Азимхан даже и не помышлял, что и нынче придется ему строить еще одну баню в этом глухом месте, куда ворон костей не заносил. Построить ее решил не из дерева, как это он делал раньше, а из камня. Азимхан знал, что его сильные и проворные руки без особого труда справятся с этим делом. Ему казалось, что он успокоится лишь только тогда, когда все стены будут стоять, как крепость. Увлеченный этой мыслью, Азимхан горделиво подумал: «Закончу не позже чем через две недельки, и тогда над баней заклубится пар». Но через некоторое время он убедился, что это пустые мысли. Работал он до седьмого пота, пока не онемели руки. С усталостью рук куда подевалась и вспыльчивость. Через некоторое время и «клубы пара» начали рассеиваться и улетучиваться из головы Азимхана. Потом он подумал: «И зачем я затеял эту стройку?» Бросить начатое дело у него не хватало характера. А теперь вот приходится изнывать в полуденый жар за неблагодарный труд.
И вот через полтора месяца мучений от вчера положил последний камень на стены бани. Азимхан только что присел передохнуть.
Взяв кусочек глины, которой были забиты щели между сухими сосновыми досками, он попробовал размельчить ее. Кажется, загустела. А теперь бы засыпать сверху глиной или песком с четверть, и считай, что закончено еще одно дело. Но вот спуститься вниз и взять в руки лопату не позволяет спина, стоит только пошевелиться, как тут же начинает невыносимо ныть, одно наказание. В этом году боли были сильнее, что не к добру, как бы еще не слечь в постель. День ото дня легче не становиться. Кто знает, может быть, это старость уже подступает. Но разве пятьдесят пять лет возраст для мужчины? Это же еще не время, чтобы человека покидали силы и энергия. Еще и сейчас Азимхан легко поднимает на коня двухлетнюю овцу. По-видимому, человек преждевременно и неравномерно растрачивает свои силы, очевидно, отсюда и недуг. Стоит только ему вспомнить вчерашние мытарства, как сразу начинают ныть кости. Да, нешуточное это дело, ведь стены бани были выложены из крупных камней, даже суставы хрустели, когда он расшатывал их. А когда брал камни на руки, вздувались все вены. Потом он нес их медвежьей походкой и поднимал на стену, а по лысой голове, по вискам и затылку бежал ручьями горячий пот. Но, проведя широкими ладонями по скуластому лицу, он снова поворачивал назад. И вот так, то пригибаясь, то выпрямляясь, все трудился, пока не свалился с ног от усталости. Тут не то что спина, а и железо бы не выдержало такое… Азимхан усталым взором посмотрел вдаль с каменной стены бани.
Время уже перевалило за полдень. Нет вчерашнего палящего зноя, сейчас теплые лучи касались спины, словно ладонью. На джайляу всегда так, к концу августа погода бывает обманчивой, то дни стоят теплые, то вдруг резко похолодает. Вот и сейчас земля потеряла свою прежнюю красу. Нет уже вчерашней зелени разнотравья, все везде пожелтело и пожухло. Даже низкая трава на холмах стала какой-то фиолетовой. Недели через две эти места уже не будут пригодными для пастбища, потому что на Астауш рано выпадает снег – место здесь очень высокое. Вокруг, куда ни кинь взор, острые гребни голых гор. Хоть Алтай и богат разнообразными лесами, но Астауш – словно богом забытое место. Только на южном склоне были расположены, точно бородавки, небольшие группы лиственницы. Нижний склон – это солнечная сторона Карашока. А с северной его стороны виднелись только верхушки густого леса. В прошлое лето Азимхан расположился на джайляу с той стороны Карашока. И в этом году тоже подумывал разместиться с отарой там же. Но в последний момент передумал, даже не ослабив подпруги у лошади, проехал мимо того джайляу. Да, удобное было бы пристанище и для скотины и для человека…
Азимхан тихо вздохнул. Перед глазами у него так и стоит просторная и жаркая баня, построенная из сосны. Да, если бы не прошлогоднее, богом посланное несчастье, разве бы человеческая рука поднялась на красную баню?! Что там говорить, баня – красавица. Бывало, влезешь на вершину Карашока, как она сразу бросалась в глаза. Он с самого детства привык делать все основательно. Азимхан и в эту баню вложил все свои силы и умение, работал с вдохновением, не как прежде. Потому что решил на следующее лето совсем расстаться со своим топором. В последние годы частенько чувствовал, что стал сильно уставать от этой работы. Разве же он мало построил таких бань на своем веку? И чувствовал ли хоть чуточку наслаждения от их приятного пара, если вечно кочует с место на место? Он бы сильно и не расстраивался, что толком не пользовался их жаром, если бы и на следующий год они стояли на месте. Азимхан несколько раз намеревался оставить это занятие – чтобы один раз ополоснуться в бане, надо было спуститься к подножию горы за за пятьдесят верст. А то, что он пилит и строгает – ему на роду написано. Как другие чабаны, он не часто пользовался всеми прелестями лета. Да и годы уже не те. С мыслью: «В последний раз!» — Азимхан и засучил рукава. А раз последний, то почему бы ее не построить прочно, пришла ему в голову соблазнительная мысль.
Поэтому-то Азимхан и не торопился заканчивать баню, он хотел, чтобы она у него в это раз получилась на славу. В этом году он и за скотиной, и за домодчадцами меньше смотрел, чем прежде. Все лето был занят строительством бани… И вот наконец через полтора месяца показался и первый дымок над баней. Животноводы с окрестных мест, чья нога ни разу не ступала сюда в течение полутора месяцев, вдруг все как один приехали в тот день. Перед баней шумные разговоры, хвалят не нахвалятся.
Азимхан молчал и без устали смотрел на входящих и выходящих из новой бани людей. Ему все это не нравилось. И вот всегда у них такая привычка. Он знал, что еще много раз будет слышать такие же льстивые слова. Ведь пока не появлялся дымок над баней, никто из них не заходил даже отведать обеденного чая, а теперь нашлись и ночевщики. Только когда-нибудь стоило ему обратиться к любому из них за помощью, как многие называли Азимханом, а теперь ласкательно величали Азеке. Особенно он был сильно в обиде на Жаппаса. Живут рядом, но он ни разу не пришел помочь ему, хотя бы подержать бревнышко, зато теперь нет здесь человека расторопнее его. Жаппасу никогда не откажешь в болтливости, вот и сегодня он больше всех проявил словоохотливость. Хоть бы раз лицо залилось краской, когда бессовестно начинал чесать языком.
«На чужой роток не накинешь платок», — подумал Азимхан. Кроме всего прочего, ему очень не нравилось, когда к нему обращались на «вы». И надо же уметь так лебезить. Хоть был бы намного младше Азимхана, дело другое. Азимхану всегда казалось, что некоторые люди в обращение «вы» вкладывали какую-то иронию. Хоть и знал он это, но, видя, как они сами себя ставят в неловкое положение перед окружающими, Азимхан не желал их одергивать. Но в этот раз не мог смолчать и решил хоть немного поддеть Жаппаса:
После этого Жаппас и поведал ему о своих мытарствах.
Азимхан и вправду пожалел его тогда. Он упрекал себя за то, что зря обидел его. А теперь, когда вспомнил о бане в Карашоке, подумал: «Почему это вдруг я его посчитал беспомощным?»
…Азимхан, нагнувшись, потянулся к своему бурдюку. Потом, залпом выпив пиалу айрана, он повернулся к солнцу. Оно уже катилось вниз. С севера дул прохладный ветерок, он пригибал к земле, стебли пожухлой травы. Азимхан прямо посмотрел на Астауш – на склоны зубчастых вершин уже упали первые куцые тени. Вон, слева, на крутом склоне вершины, рассыпавшись, словно белые камни, паслись овцы, а чуть выше чернела фигура Мурата. Известно, как только наступает прохлада, овцы становятся беспокойными, теперь и Мурату будет нелегко, пока они не спустятся к месту ночевки. «Жавороночек ты мой, тоже намаялся! Потерпи еще дня два, потерпи! Потом наши души успокоятся».
Азимхан энергично встал со своего места. В этот раз он не чувствовал даже боли в спине, кажется, после короткой передышки появился новый прилив сил. Только вот ноги онемели от того, что исдел на корточках. Пошатываясь, Азимхан взял в руки лопату. В это время снизу послышался конский топот. Он насторожился и стал всматриваться, во всаднике Азимхан узнал Жаппаса. На нем был все тот же выцветший под солнечными лучами чапан, с которым он не расставался ни зимой ни летом, полы его развевались на ветру. Вот он, весь на виду. Узнать его совсем нетрудно. «Ох и отчаянный же, несется-то, словно ветер», — подумал Азимхан. Непонятно почему, но на душе у него стало как-то радостно, будто увидел долгожданного гостя.
Гнедая кляча, устало фыркая, враз встала на все четыре ноги.
Жаппас начал разглагольствовать на все лады – не остановить. Азимхану хоть это и не нравилось, но он не стал его прерывать, может быть, потому, что тот был одинок и слушал Жаппаса со вниманием. Жаппас сначала расхваливал внешний вид бани, потом – что она стоит на удобном и живописном месте и что чабаны будут рады. Они, мол, теперь расположатся со своими отарами в этой окрестности.
Пока Жаппас слезал с лошади с ловкостью медведя и поводом стреноживал ее, Азимхан подошел к нему. Вовнутрь вошли вместе. Только было Жаппас хотел продолжить прерванный разговор, как Азимхан тут же его перебил.
Вы только посмотрите на него, говорит: «Мне не жалко своих досок!» Азимхан не на шутку расстроился: «Откуда же они твои? – Однако он не подал никакого вида. – Найду я доски», — подумал он.
Оба, словно сговорившись, поджав под себя ноги, молча опустились на мягкую траву возле бани. Жаппас снял с головы видавшую виды каракулевую шапку и положил ее себе на колени. Потом вынул из кармана старого замызганного бешмета кисет с махрой и клочок газеты, свернул козью ножку и, чиркнув спичкой, прикурил.
Азимхан улыбнулся и подумал: «Ох и хитрец же, братец, всегда ты что-то держишь за пазухой».
О каких деньгах ведешь речь? По-твоему, я это… я ее построил ради денег, — Азимхан злобно уставился в глаза Жаппаса. Не ожидая такого оборота, Жаппаса съежился и виновато опустил голову.
Изрядно помучив хозяина, гнедая кляча остановилась. Как только поводья попали в его руки, он от души отхлестал свою лошадь, а потом направил в сторону зарослей. Азимхан только теперь заметил – как шесть коров вышли из кустарника и спокойно направились в степь. Он сразу забыл про злобу, посмотрел вслед трясущемся в седле Жаппасу, рассмеялся и взял в руки лопату.
Когда он закончил все дела с крышей бани и, усталый, вернулся к шалашу, уже опустились ранние сумерки. Горизонт, только что отливавший синевой, вдруг моментально посерел. На вершины гор быстро надвигались лохматые черные тучи. Послеобеденная прохлада уже перешла в ощутимый холод. Азимхан почувствовал что-то недоброе, и на душе сразу стало как-то неуютно и мрачно. Сколько он себя помнит, такая перемена погоды обычно была перед снегом. Однажды случилось и такое, когда он откочевывал вниз с отарой уже по снегу. Кто знает, может быть, и в этот раз придется перенести такие же испытания?..
Овцы только что спустились с гор и разбрелись по низине, пощипывая траву и не желая идти к стойбищу. Вокруг них на взмыленном коне носился из конца в конец Мурат, стараясь сбить их в одну кучу.
Мурат соскочил с седла, поеживаясь, закинул повод лошади на коновязь и побежал к шалашу, бормоча что-то посиневшими губами.
Мурат умолк. Багила не часто одаривала его ласками, хотя он и один остался из всех детей. Она боялась избаловать своего сына. По привычке Багила ласкала Мурата во время его сна. Но несмотря на это, Мурат любил ее больше всех. Особенно когда он ласково называл ее «апа, апа», тогда Азимхан завидовал Багиле.
Да и у Мурата была причина хныкать. Разве же легко ему? В его возрасте только бы и играть, а, нет, он весь светлый день один-одинешенек в этой глуши, плетется за овцами в ожидании заката палящего солнца. Он учится в пятом классе, а это тот возраст, когда все интересует вокруг и хочется многое знать. Подумав об этом, Азимхану стало жалко сына. Хотел дать ему передохнуть денечка два, но опять же баня не давала покоя, будь она неладно. А уж по хозяйству-то Мурат как деловит! Все-то делает аккуратно и с любовью. А то, что сказал сейчас Мурат отцу, — это все пустое, немного хочет покуражиться перед отцом, а утром он проснется рано и опять погонит овец на пастбище. Хоть Мурат и мал еще, но чабанское ремесло освоил хорошо, умеет подбирать пастбища. Оттого-то и овцы упитанны.
Сегодня Азимхан долго провозился на улице по хозяйству и припоздал к ужину. Шалаш, накрытый сверху серым брезентом, освещался тусклым светом керосиновой лампы. У входа, в зеве железной печи, еле-еле разгорелось пламя. Мурат сидел на корточках и, напрягая легкие, раздувал огонь.
Азимхан молча потягивал уже остывший чай. Обычно Багила каждый день интересовалась баней, ну а сегодня она молчала. Багила то и дело заправляла за ухо клочок седых волос, которые спадали на смуглое лицо, когда она нагибалась. Потом тихо вздохнула. Азимхан посмотрел на нее внимательно. Лицо изменилось. Осунулась, глаза впали. Не заболела ли случаем?
Азимхан перевернул пиалу вверх донышком. У него сразу все внутри похолодело. Он нахмурился, и на его скулах забегали желваки.
Пастбище Кокжота находилось выше, километрах в десяти отсюда – как и Астауш, голое место, словно корова вылизала языком, да к тому же высоко в горах. И первый снег выпадает в Кокжоте. А теперь, перед самой зимой, кочуй, говорит, туда…
Он тоже неплохо знает всякие законы, чему только не научил его за эти тридцать лет чабанский посох. Да и, в конце-то концов, если эти законы не согласуются с трудом опытных чабанов, таких, как Азимхан, набивших себе трудовые мозоли, то грош цена таким законам! Разве же выправится положение со скотом, если вот так будут много распоряжаться всякими там инструкциями, пользуясь своим положением? Видите ли, ему стыдно поделиться своими соображениями с простым чабаном… У Азимхана и без того было предостаточно обид на Доненбаева. Сейчас ое сидел и все взвешивал. Потом Азимхан решил, что завтра же все выложит начистоту перед Доненбаевым.
* * *
…Утро. Все небо заволокло тучами. Словно ждавший завершения красочной ярмарки, Астауш во всю свою ширь посерел. Хоть и не было еще дождя, но все вокруг выглядело неприветливо. Низко опустившиеся тучи будто давят своей тяжестью на плечи, нагоняя тоску.
Выгнав овец на пастбище, Азимхан повернул своего коня прямо к Карашоку. Как и условились вчера с Жаппасом, он хотел забрать у него жерди.
Подъехав к стойбищу Жаппаса, он увидел его старуху, которая, неуклюже держа пилу, распиливала толстое бревно, конец которого торчал из-за угла дома. После приветствия Азимхан спросил у нее о Жаппасе.
Оказывается, перевязав одну сторону лица с глазом, Жаппас, стоная, ворочался на деревянных нарах посреди комнаты. Лицо его было опухшим.
Азимхан не знал, что ему делать: то ли смеяться, то ли сердиться. Он посидел некоторое время молча, потом встал и вышел на улицу. От Жаппаса толку нет. Что же теперь ему делать? Погода вон какая скверная стоит, уже начало и моросить. Из-за этих проклятых досок еще один день зря пропадает. Вот место прошлогодней красной бани, а нынче здесь навоз лежит… Разбиты печь с котлом и разбросаны камни. Вон и колесо от сенокосилки валяется, сломанное на четыре части. Он с грехом пополам привез его в прошлом году от самого Кокалайгыра. Доски целые. Все сложены одна к одной на крыше коровника. Сегодня они принадлежат Жаппасу. «Мне не жалко своих досок», — сказал он вчера без стыда и совести.
***
… Небо чистое, сияет своей голубизной, будто стеклышко. Вокруг белым-бело, блестит снег, который, переливаясь в лучах солнца, точно упавших с горных вершин, так и слепит до рези в глазах. Влажный воздух, целые сутки пронизывавший все тело до костей, сейчас звенел, словно сухой снег.
Пересекая эту безмолвную белую степь, прямо на Карашок тянулся один-единственный конский след. Вывороченные копытами коня комья снега темнели черными пятнами. Это следы от коня неумолимого Доненбаева, который вчера выехал с Астауша.
Азимхан, разобрав свое временное жилище, навьючивал домашний скраб на лошадь. Овцы в ожидании, когда их выпустят из загона, нетерпеливо месили грязь. Неожиданно выпавший снег вдруг изменил и планы главы семьи. Но у Азимхана на душе спокойно. Хоть и собирается уезжать, так и ни разу не помывшись в совей баньке, но зато очень доволен, что ее построил. Несмотря на обильный снег, он легко вздохнул, когда в прошлый вечер соорудил печь и поставил котел. Таким образом, он сбросил со своих плеч еще одну заботу. Но, как только перешагнул порог своего очага, у него сразу упало настроение.
…В переднем углу, на почетном месте, облокотившись на две подушки, с невозмутимым видом лежал Доненбаев. Увидев Азимхана, он слегка приподнял голову и даже не поздоровался.
Доненбаев, почесывая короткие курчавые волосы, принял задумчивый вид.
***
Когда кочующие достигли вершины Астауша, Азимхан обернулся и резко вдруг остановился. Из трубы каменной бани высоко в небо поднимались клубы дыма. Мурат сказал, что недавно видел Жаппаса, когда ходил за конем.
Видно, Доненбаев простыл и решил попариться в баньке…
Азимхан еще долго стоял молча, устремив свой взор в ту сторону. Потом часто стал хлестать по крупу коня. Но, немного проехав, он остановил его и опять стал смотреть в сторону бани.
Его взору опять представились клубы дыма, исчезающие высоко в небо… На душе были то радость, то тоска…
