(Легенда о племени Алас)
Эту историю я услышал пятьдесят лет тому назад от одного странствующего старика-лекаря. Всё было необычным: и сам старик, и его история, и моё состояние. Я тогда только-только начал оправляться от навалившейся хвори. Меня до сих пор бросает в дрожь, стоит вспомнить мою изнуряющую борьбу с болезнью и светлоликого старца в белом чапане. Старец, поглаживая бороду, заводил рассказы о седой старине. И в самом деле, состояние мое было неважное, да и стариковские истории тяжким грузом ложились на сердце. Однако начну с самого начала…
Я учился тогда в шестом классе. На весенние каникулы приехал к родителям, в алтайскую ложбину-койнау, где мой отец пас овец. Отец не стал заставлять меня, «уставшего от учебы», садиться на плешивого стригунка и ходить за баранами. Дни напролет я был занят тем, что читал, одну за другой, стопки книг, принесенных из аульной библиотеки. Днем рядом со мной не было никого, кроме моего пятилетнего братика, которого я ласково звал «Томпи»*. Да и у того интерес ко мне был невелик: целыми днями сидел он в углу и играл с альчиками**, что-то бормоча себе под нос. Иногда Томпи увязывался за мамой пасти ягнят. Отец с раннего утра и до позднего вечера был на выпасе. А я только и делал, что валялся дома и читал книги. Да и домом-то трудно назвать наше жилище: рубленная из сосновых бревен однокомнатная изба. В углу у входа – железная печь с прорехой в боку. На почетном месте – собранные башенкой одеяла, матрасы, подушки. В стене справа – маленькое, четырёхстворчатое окошко. Одна из створок постоянно была открыта. Стоило кому-то распахнуть дверь, весенний ветер, ударявший в окошко, пронизывал тебя насквозь.
Самым замечательным было то, что принесенные мной из библиотеки книги оказались одна интересней другой. Какую бы я ни начинал читать, она захватывала настолько, что я торопился прочесть ее до конца. За какую бы ни брался, она погружала меня в чарующее, дивное бытие. Да! Куда бы я ни глянул, всюду яркий и красочный, выразительный и замысловатый, таинственный и загадочный прекрасный мир. Каждый раз, входя в эту, полную буйства красок и переплетений судеб жизнь, я напрочь забывал о том, что нахожусь в плохоньком однокомнатном домике. Забывался я так, что вместе с детьми капитана Гранта плыл по морю, направляясь к дальним островам; в другой раз становился товарищем Тома Сойера и Гекльберри Финна и искал с ними клад; а то вдруг присоединялся к грабившим корабли морским разбойникам. И чувствовал при этом, что готов вслед за ними стрелять, скакать на коне…И если кто-то из моих «друзей» терпел неудачу, я вскакивал с места со словами: «Вот невезуха!».
И только тогда понимал, что я, бедолага, нахожусь не в синем море, не на острове сокровищ, а вничем не примечательном доме пастуха. И мне становилось грустно.
_________________________________________________________
*Томпи – смирный, спокойный.
**Альчики (асыки) – бабки (коленные косточки барана, с которыми играют дети)
___________________________________________________________________
Потом я опрокидывался навзничь и, глядя на давно не беленый потолок, погружался в мир мечтаний. Начинал фантазировать, чем бы удивить своих одноклассников? Вот уже одиннадцать мне стукнуло. Оказывается, я еще ничего не совершил такого, чем бы мог кого-то заставить встрепенуться. Только и делаю, что молча хожу в школу, туда и обратно. Но посмотрите-ка на моего сверстника Тома Сойера! Какой находчивый и смышленый малый. Благодаря такому характеру он достиг своей цели: упорно искал и нашел спрятанный клад. Удивил весь народ и в один день сделался неслыханным богачом. А у меня… из дырявого носка выглядывает палец. Что делать? Как можно стать богатым-пребогатым человеком? Вот было бы здорово, если б я с помощью какой-нибудь волшебной силы смог найти зарытые в земле мешки с золотом и серебром… Золото-серебро! Переливающиеся и сверкающие драгоценные камни! Вот ведь не зря же поётся в песнях: «Золотой Алтай». Но где же это золото? И как можно его отыскать? Погоди! Говорят, когда наши баи бежали в старые времена в Китай, то все свои богатства спрятали здесь. Может быть, мне отправиться на поиски этих сокровищ? Мысли мои разбредаются в разные стороны, и я ворочаюсь с боку на бок.
В конце концов, я понял, что в этой задумке нет толку. Не глупцы же, эти баи, что попрятали свои переметные сумы с золотом там, где их легко можно было бы отыскать. Нет, мне надо найти другое богатство.
И вот, когда голова моя трещала от разных мыслей, вдруг мелькнули в памяти слова учителя истории, и я радостно вскочил с места. Однажды он сказал, показывая нам на цепочку курганов, тянувшихся вдоль нашего аула: «Это могилы наших предков, живших тысячи лет назад. По религиозным поверьям того времени считалось, что и на том свете человек наслаждается накопленным на земле богатством, поэтому усопших хоронили вместе с их имуществом. Конечно, там были и золото-серебро, и всякие дорогие вещи. Знавшие об этом воры-разбойники грабили могильники нещадно. Но все же, наверное, там что-то еще осталось…»
Парочка таких могильников находилась и на задах нашего огорода. Отец всегда обходил их стороной, когда вскапывал грядки под картошку. Почему бы не раскопать курганы? Надо копать! А вдруг именно к этим двум курганам никто не притронулся…
…И вот мне уже мерещатся сверкающие золотые изделия, красивые украшения с драгоценными камнями. Тело моё то горит, то холодеет, точно эти чудесные вещи прямо сейчас будут моими. Сердце учащенно бьется… Лежал я так, мечтал — и незаметно уснул.
Не знаю, сколько времени спал. Кажется, часа два проспал крепким сном. Проснувшись, почувствовал, что меня бьет озноб. Дверь была распахнута настежь. И окошко открыто. По комнате гулял-гудел сквозной ветер. И моего Томпи не видно, который только недавно играл в углу с альчиками, строя из них машинку. Ясно, что это он оставил дверь открытой. Нос у меня забит, дышу тяжело. Голова тяжелая. В висках звон. Я хотел встать с места — и упал ничком. Кое-как поднялся снова. Колени дрожали. Пошатываясь, вышел наружу. Как будто рассвело. Солнце красным диском вставало за моей спиной. С западной стороны. Что это значит? — думаю я, — Солнце ведь должно вставать с востока? И где все домашние? Почему они так рано проснулись сегодня? Я почувствовал тошноту. Попытался вызвать рвоту, не получилось. Я постоял немного и, покачиваясь, подошел к полену, стоявшему в углу, возле дома, сел на него. Слезящимися глазами смотрел на горную гряду хребтов на востоке. Нет, не горы это вовсе, а кипящие волны безбрежного синего моря. И вон алтайский пик Аксоре рассекает это море, подобно белому кораблю. Это судно капитана Гранта. В нем находятся бесстрашные ребята-моряки, которые не боятся ничего и никого. Ах, если б я мог отправиться вместе с ними на далекие острова… Неожиданно с левой стороны послышался чей-то топот. Я оглянулся. Это оказался наш лохматый белогрудый пес. Не успел я опомниться, как он прыгнул на меня и облизал мне лицо. «Пошел!», – крикнул я и ударил его по морде. Он отбежал в сторону и сел на задние лапы. Глаза его грустно смотрели на меня. Всем своим видом он словно говорил: «И что за животные такие, эти люди? Поцелуешь их, и то не угодишь». Потом появился отец на своем рыжем коне. Он сидел на лошади, съежившись, серый чапан уныло висел на нем, шапка на голове перекосилась. Следом, шаркая кирзовыми сапогами, шла мама, ведя за руку Томпи.
Не знаю, отчего, но этот обычный их вид показался мне таким безрадостным, таким убогим. И я впервые в жизни подумал: «И почему только мой отец пастух?».
– Эй, что ты сидишь тут? – спросил отец, спешиваясь.
Я промолчал.
– Сынок, ну, почему ты не накинул чего-нибудь сверху? – обратилась ко мне мама, подходя ближе.
Я безмолвствовал.
– Ага*, я поиграл с ягнятами, – сказал Томпи, обнимая меня. И только тогда я вздрогнул всем телом.
____________________________________________________________
*Ага – почтительное обращение к старшему брату
____________________________________________________________
Мне захотелось приласкать братика, я потянулся, было, чтобы поцеловать его в тугие щечки, но покачнулся, упал на колени и лбом уткнулся в землю.
– Боже мой! Да он никак заболел! – заголосила мама, поднимая меня.
– Эй, эй! Да что это с ним?! – услышал я испуганный голос отца.
Горячие объятия мамы… Хочу что-то сказать, но не могу. Горит всё внутри. Голова кружится, нет, земля переворачивается. Что было после этого, помню смутно: вроде бы отец подхватил меня и занес в дом, положил там у стены и приложил к голове что-то холодное и мокрое, а мама, плача, дала мне две таблетки.
…День ли, ночь ли, явь ли, сон ли, – не знаю. Вижу, как Томпи выхватил из моих рук книгу, которую я читал, и выбежал вон. «Стой! Брось книгу!», – кричу я и бегу за ним. Он не останавливается, продолжает, весело посмеиваясь, бежать в сторону гор. Я мчусь за ним во весь опор. В моих руках пиратский кольт. «Стой! Стрелять буду!», – кричу я. Он не слушает меня, бежит дальше, и вдруг начинает взбираться на высокую сосну, росшую
по пути. Нет, это не сосна, а мачта парусного корабля. Томпи забирается на самую верхушку мачты, начинать рвать страницы книги и развеивать их над морем. Я стреляю в него из пистолета. Он с криком падает вниз.
– Отец! Отец! Я застрелил Томпи! – говорю я сдавленно, задыхаясь.
Отец гладит мой лоб. Рука у него холодная-прехолодная. На нём белый чапан. И борода тоже белая. У отца же не было бороды, думаю я. Затем призрачное видение стало рассеиваться и, наконец, я увидел странного человека. Это был большой светлокожий старик с длинной белой бородой. Вот он и поглаживал мой лоб холодной ладонью. Чуть поодаль сидит мой отец, понурившись бритой головой. Не во сне это, наяву. И не призраки, а настоящий мой отец и какой-то старик.
– Ну, как ты, батыр? – спрашивает меня старик, устремляя на меня свои большие, навыкате, глаза.
По телу моему прошла дрожь, и я быстро зажмурился. Кто это? Что за человек?
– Открой глаза, сынок! – говорит старик властным голосом.
Не открываю. Боюсь. Тут я почувствовал, как он взял меня за запястье, вдавливая большой палец. Попытался отдернуть руку, но цепкие пальцы не отпустили.
– Не бойся, жеребенок мой, это же дедушка-лекарь. Пусть пощупает твой пульс. – (Голос отца).
Я ощутил биение моего пульса под пальцем старика.
Спустя некоторое время лекарь произнес:
– Ребенка сильно ветром побило. Шайтан его одолел. Принесите-ка воды.
Со стороны входа послышись быстрые шаги матери.
– Ата, скажите, что с мальчиком? Он оправится от этой болезни? – (Голос мамы).
– Не волнуйся, милая, завтра же поднимется и побежит, как необъезженный конёк! Разве можно дома ребенка оставлять одного? Старая зимовка, безлюдное место. Тут тебе и бесы, и шайтаны…
Я вздрогнул от брызнувшей мне в лицо холодной воды и открыл глаза. Губы старика шевелились, он что-то бормотал себе под нос. Побормочет, а потом как дунет мне в лицо горячим дыханием: «Суф!». Снова читает заклинания. И опять – «суф, суф». Так повторялось несколько раз.
– Подними ему голову и посади, – сказал он отцу.
Поддерживая меня за затылок, отец приподнял меня и посадил. Старик встал. В руке у него плетка-камча. Я весь съежился. Сейчас бить будет.
– Уйди, нечисть, уйди! – камча прошлась мягко по моей спине. Не больно.
– Прочь, напасть, прочь! В овраг уйди! На гребень горы уйди! В воду уйди! Суф! Суф!
Камча снова мягко прошлась по моей спине. Замечаю, что вроде полегчало.
– А теперь закутайся тепло и ложись, – сказал старик, с улыбкой глядя на меня.
Я лег. Старик сел, оперевшись на собранные одеяла. На полу была расстелена скатерть-дастархан. Вскоре, дымясь, подоспели куырдак* и чай.
____________________________________________________________
*Куырдак – жаркое из мелко нарезанных потрохов и мяса
____________________________________________________________
Я тихо выглянул из-под одеяла. Мать с отцом блаженно попивают чай, точно поверили в то, что прилипшие ко мне хвори-напасти и вправду сгинули, одна – в овраг, другая – в горы. Между ними сидит смирно мой Томпи. Робко посматривает на меня, как будто говорит: «Почему ты стрелял в меня?». Мои глаза наполняются слезами. Мне хочется вскочить и расцеловать его. «Как хорошо, что все это было во сне!», – думаю я радостно.
– Разве оттого, что ветер побьет, человек может терять сознание? – говорит отец. – Всю ночь бредил, как бесноватый. А не прилипла ли к нему какая-то другая болезнь?
Старик улыбнулся. Потом, попивая чай, растолковал:
– Дорогой, ветер – это нешуточная штука. В старину от дьявольского ветра целое племя сгинуло подчистую.
Я встрепенулся. Что такое «дьявольский ветер»? Как это – целое племя пропало?
– Интересно, – произнес отец, изумляясь.
– Не интересно, а ужасно, скажи. И все это по вине хвастливых баб.
Мама оробело опустила глаза. Заметив это, старик сказал:
– Милая, бытовавшее в те времена слово «баба» не имеет отношения к теперешнему слову «женщина». Кроме того, вождь указанного мной племени имел привычку называть «бабой» как женщину, так и мужчину.
– Аксакал, вы вспомнили какую-то интересную историю, – оживился отец. – Расскажите, пожалуйста, ее от начала до конца, пусть и мальчик послушает.
– Он, конечно, может послушать. Но сейчас всего не поймет. Лишь кое-что, возможно, будет ему интересно. Но я не сомневаюсь, что с возрастом каждое слово в этой истории станет на свое место и будет ему понятно.
– Ну, вы и заинтересовали нас, аксакал! Рассказывайте уже, не томите!
Старик задумался, расчесывая рукой бороду, потом прочистил горло, прокашлялся. «Скорее бы начинал!», – думал я тоже с нетерпением.
– Там, где есть народ, там всегда бытуют оставшиеся в памяти людей старые были. Такие были передаются от отца к сыну, от сына к внуку, от внука к правнуку, словом, от поколения к поколению, – сказал старик. – И то, что я собираюсь вам поведать, – из числа таких историй. А теперь слушайте…
В стародавние времена далеко от этих алтайских мест жило племя Алас. Пастбища его были полны скота, жилища его были полны людей, юрты добротные, что изнутри, что снаружи. По соседству с ним кочевало другое
племя – Мундар. Копья его были наточены, сабель не перечесть. И вот это племя постоянно делало набеги на мирных аласовцев, вырубало их, уводило скот и пленных, словом, не давало покоя.
Отчаянные мужчины из Аласа не раз приходили к вождю с призывом: «Ваше высочество! Мундарцы совсем одолели нас. Давайте, сядем на коней, вынем сабли из ножен». На что вождь отвечал: «Потерпим еще, что бы они там ни делали. Авось, да придут в себя, успокоятся. А ввяжемся с ними в войну — истребим народ свой, и без того малый». Так правитель подавлял порывы своих людей. Однако мундарцы не оправдали ожиданий вождя, «не пришли в себя». Наоборот, день ото дня они все больше наглели. Дошло до того, что однажды средь бела дня пятеро мундарцев примчались, поднимая пыль, к самому шатру вождя и передали ему какой-то продолговатый предмет, завернутый в сыромятину. И тут же, ни словом не обмолвившись, ускакали прочь. Когда вождь развернул сыромятину, то увидел две вещи: одна – кочерга с надетым на острый конец кольцом, другая – камча с распущенным плетением.
– Что это? – спрашивает вождь, обращаясь к мудрому старейшине племени, многое повидавшему на своем веку.
– Этим племя Мундар хотело сказать вот что: «Женщин твоих обращу в рабынь, а мужчин твоих обращу в рабов», — отвечает старейшина. — И это знак того, что вера мундарцев в собственные силы – незыблема. Разве не так? Средь бела дня они покрыли пылью твой шатер. И среди твоих людей не нашлось человека, который бы пустил кровь тем, кто запылил тебя. Это говорит о том, что огонь чести твоего племени угас. Ты своими: «потерпим да подождем» довел наше благородное племя Алас до такого состояния.
Аксакал подумал и снова заговорил. И вот что он сказал:
– Земля наша была раем, мундарцы превратили ее в ад. Теперь эта земля не пригодна для того, чтобы быть нам приютом. Мы должны перекочевать в сторону Алтая. Но мундарцы не пропустят нас туда так просто. Есть ли в сердцах наших огонь, а в мышцах — сила, чтобы вести с мундарцами битвы-сражения, пробиваясь к Алтаю? Или и вправду всё уже сгорело и потухло?
Воины, сидевшие с опущенными головами, исподлобья взглянули на вождя. Тот нахмурился, и лицо его точно затянуло тучами. Вдруг он встрепенулся, вскочил, схватил висевшую позади него булатную саблю, к которой давно уже не прикасался, и вынул ее из ножен. Лезвие сабли сверкнуло на солнце, и вся рать поднялась, движимая боевым порывом.
– Алас! Алас! – выкрикивали воины боевой клич, хватаясь за сабли.
– Алас! Алас! – кричали стоявшие снаружи, поднимая копья.
– Алас! Алас! – доносилось со стороны пастбищ и выпасов.
– Ты слышишь, видишь это?! – спрашивает старейшина вождя. – Вчера ты своим безволием превратил благородных соплеменников в блеющих баранов, а сегодня одним блеском сабли снова обратил их в ревущих львов. А теперь садись на коня!
Вождь садится на коня. Племя поднимается за ним. Это был конец поздней осени и начало студеной зимы. И растянулось кочевье целого племени, держа путь к Алтаю.
(Старик ведет сказ. В комнате полумрак. Слабенький свет исходит от
стоящей на краю дастархана фитильной лампы. Мама и Томпи, посапывая, спят в углу. И только мы с отцом, пристроившись по обеим сторонам старика, внимаем ему. На самом деле, я словно и не слушаю вовсе, а смотрю интересное кино. Нет, не интересное, а страшное, пугающее кино. Перед моими глазами какие-то запутанные картины, заснеженные перевалы… Над ними – белый туман… В этом тумане бредет большое кочевье… Издалека доносится печальная песня: «Аул мой кочует, через горы переваливая, смешиваясь с облаками на этих перевалах»… Сбоку вдруг вижу готовые к бою сабли, нетерпеливо взлетающие копья… С гиканьем бросается на кочевье большое войско… Суматоха, крики, вопли… Свистящие стрелы. Грохочущие щиты. Визжащие голоса, пронзительный плач детей… Одна за другой, проносятся передо мной картины… На вершине горы страдающие от нехватки воздуха люди… Срывающиеся со скал и утесов в пропасть лошади… По всей дороге – трупы околевших от голода баранов и коз. Опять издалека до моих ушей доносится горестная песня: «С вершин каратауских гор кочевье идет, и каждый раз один тайлак* без поклажи бредет…» Ни в одном из виденных мной фильмов не слышал я такой жалобной песни, от которой бы мурашки шли по коже. И в прочитанных мной книгах мне не приходилось наблюдать таких сцен, от которых бы стыла кровь в жилах…)
А старик продолжает рассказ:
– Теряя по дороге людей, кого от вражеских сабель, кого от зимней стужи, а кого от голода и мора, кочевье, отправившееся в путь в конце осени, только в начале следующей весны добралось, наконец, до земель Алтая, что по эту сторону гор. Осталась от племени лишь половина. Совсем мало оказалось выживших мужчин. Детишки тоже редко на глаза попадаются. Основной люд – бабы да девицы. Посмотрел на это вождь и говорит:
– Мы прошли через суровое испытание Тенгри. Достигли намеченной земли. В каждой юрте поредели уыки**, но целы туырлыки***. Колыбели наши покосились, но у нас есть руки, чтобы поправить их. Отныне пусть Тенгри не отрывает глаза женщин от люлек, а уши – от мужчин. И пусть это станет главным кличем нашего племени!
Слышавший эти слова старейшина рывком поднял голову:
– Пусть это станет не только кличем, но и законом племени!
(Какой забавный клич, какой интересный закон, – думаю я с удивлением, и слушаю рассказ дальше).
– На новом месте племя разместилось удачно. За какие-то несколько лет выпасы заполнились скотом, а становище – людьми. Из каждого жилища вышли на свет божий по десять-пятнадцать юношей и стали украшением племени.
___________________________________________________________________
*Тайлак – верблюжонок по второго году.
**Уык – жерди, поддерживающие купол юрты;
***Туырлык–войлочное покрытие юрты _______________________________________________________________________
Кони под ними были сплошь резвые скакуны с развевающимися гривами, с пышными хвостами, а одежда из шелестящего дорогого шелка и сверкающей торки*. У стариков не было печалей, а у молодых – грусти. У батраков и скотников еды было вдоволь: та, что ели, – перед ними, остальная – позади них. Изо ртов их масло капало.
(«Вот здорово!, – восхищается отец, лежа на боку, — Здорово…», — и глубоко вздыхает.Я пускаю волнами одеяло, устраиваясь поудобнее).
Старик продолжает, поворачивая русло рассказа в другую сторону:
– В те давние времена, на севере было еще одно племя, под названием Орман, строившее деревянные дома и каменные крепости. В один из дней приходят к своему вождю ездившие в далекие земли по торговым делам люди из этого племени.
– Ваше высочество! – говорят они возбужденно. – По ту сторону Саян, по эту сторону алтайских гор видели мы племя Алас. Не только видели, но и пробыли там два-три дня, поторговали и познакомились поближе. Наверняка такого интересного племени нигде больше нет.
– Ну, и что же в нем интересного, говорите! – велел вождь.
– Прежде всего, мы удивились тому, что людей того племени совсем не привлекают золото-серебро и драгоценные камни, – говорит один.
– Нет, привлекают, – возражает второй, – их бабы, как увидят блестящие побрякушки, так у них сразу глаза загораются, но посмотрят они на своих мужей и вмиг утихают.
– Еще одна диковинка, – сообщает третий, – у них как-то по-особому почитаются женщины. Это мы заметили вот как. Один джигит перешагнул через вытянутые ноги сидящей старухи, за это вождь назначил ему сорок плетей.
– О, как прекрасно!
– Вот если б и у нас так было! – воскликнули приближенные вождя, загораясь.
– Есть кое-что еще интереснее, – заговорил четвертый. – Наряду с уважением и вознесением женщин, у них есть обычай и наказывать их. Одна женщина оставила казан, не закрыв его крышкой, за это вождь принародно отрезал ей косы.
– Неужто?! Что это значит?
– Причем тут крышка казана?
– Это не вождь, а безобразник какой-то! – теперь приближенные вождя были разочарованы.
– Подождите! – сказал тут старейшина племени. – Вы не поняли смысла этого дела. У кочевого народа бытует пословица: «Когда казан лишается крышки, собака лишается совести». Это, прежде всего, указывает на порядок, правила. Порядок похож на крышку казана. Если уйдет порядок, то уйдет всё: и совесть, и стыд, и честь. Вождь своим поступком намекнул
на это. Во-вторых, казан для них – символ изобилия, богатства. Если у народа изобилие и богатство останется открытым, кто только не захочет овладеть им, кто только морду туда не просунет. Эти кочевники, они ведь всё показывают намеками да жестами.
_________________________________________________________________
*Торка – очень ценный плотный шелк.
_____________________________________________________________________
Люди племени Орман, считавшие себя самыми умными на свете, растерянно смотрят друг на друга. Они хмурятся, челюсти их отвисают. Потом один из торговцев заявляет:
– Самое же удивительное у Аласа то, что мужчины у них долгожители. К примеру, если вождю их сто лет, то старейшине племени исполнилось сто двадцать.
Тут вождь, бывший до этого невозмутимым, вздрогнул, и весь подался вперед:
– Эй, надо ж было первым делом об этом сказать! Что же они едят и что пьют?!
(Старик-лекарь с улыбкой взглянул на моего отца: «Какие времена ни взять, нет вождя, который не хотел бы долго жить. Уж их-то жизнь была гораздо лучше нашей с тобой».)
– Они едят, в основном, конину, а пьют какой-то кислый напиток кумыс, – говорит торговец.
– Да кочевники все одинаковые, но ни разу не слышал, чтобы они так долго жили. Здесь есть какая-то другая причина, – ломает голову вождь. Потом, подумав, спрашивает:
– Вода у них какая?
– Как наша… чистая, прозрачная.
– А воздух?
– Разницы нет… звенит, как в чистом поле.
– Трава?
– Такая же, как у нас.
– Может быть, жены у тех мужчин молодые?
— И молодые есть, и старые.
Ни одно из этих слов не радовало вождя. Наконец, перебрав всё, он спросил:
– А вы с мужчинами кочевья разговаривали об этом?
– Разговаривали.
– Ну, и что они говорят?
– Они говорят вот что… – тут торговцы смущенно замялись, будто раздумывая.
– Ну, что они говорят? Выкладывайте поскорее!
– Они вот что говорят: «Главная причина нашего долголетия вот какая…», – видя, что торговцы снова замялись, вождь разгневался и выхватил саблю из ножен:
– Я вот сейчас головы вам поотрубаю!
Торговцы дружно повалились наземь:
– Ой-бай, повелитель, скажем, скажем! Они нам только одну вещь сообщили.
– Ну и что это?
– «Наши женщины мало разговаривают».
Вождь так и плюхнулся на место. А сидевший рядом старейшина племени вздохнул:
– Нашим же бабам рот закроешь, у них зад начнет говорить. Какая тут жизнь у мужчин с такими бабами…
***
– Довольно, оставим племя Орман и вернемся к своему племени, – продолжал старик свой рассказ. – На самом деле главной опорой Аласа были женщины. Благодаря им, племя процветало, развивалось, крепло и превращалось в могучее сообщество. Вождь оберегал их, постоянно поддерживал и превозносил. В любой своей речи он их упоминал: «наши женщины». Иногда эти слова обращались и к мужчинам. И смеяться тут нечему. Среди наших носителей шапок нередко попадаются и длинноволосые…
(Старик нагнулся и, протянув руку, погладил меня по голове. Ладонь его была прохладной. Видно, жар у меня еще не спал).
– Кстати, по поводу носителей шапок, – говорит старик. – У мужчин этого племени было обыкновение пару раз в году отправляться в горы, чтобы несколько дней поохотиться там. Как-то они скакали по горной местности, посадив ловчих птиц на руки и выгнав вперед гончих псов. В закопченных юртах оставались лишь бабы да девушки с молодухами. И вот, все несчастья начались с этого. Спрашиваете, как? А вот как. Именно в эту пору, словно нарочно, помирает самая древняя старуха племени – мать вождя. Женщины сильно растерялись. Стояли жаркие дни, покойницу нельзя долго держать. Нет ни одного мужчины, чтобы копать могилу. Делать нечего, женщины взяли по лопате, и пошли на зеленый перевал неподалеку копать старухе могилу. Копали по очереди. На глубину одной лопаты вышел чернозем. На глубину двух лопат вышел глинозем. Когда одна из копавших опустились ниже пояса, увидела голубоватый песок. Среди песка мелькали какие-то блестки.
– Ой, что это? – и женщина, стоявшая внутри могилы, выбрасывает наружу лопату песка. Рассыпавшийся сверху глинозема песок мерцает, сверкает-переливается. Увидевшие это бабы на миг потеряли дар речи, в горле дыхание спёрло.
– Зол-ло-то! – едва выговаривают они. Потом кричат во весь голос:
– Зо-олло-то-о!
– Золото! Золото! – отзываются горы эхом.
– Золото! Золото! – шумят в ответ леса и рощи.
Бабы бросаются к могиле, но та, что в могиле, свирепо начинает размахивать лопатой, как секирой:
– Не подходите! Зарублю! Если хотите золота, сами откопайте!
Теперь женщины, выбрав каждая себе место, бросились копать, поднимая пыль. И вот что любопытно: спустя время всем им стало попадаться золото. Содержимое каждой лопаты было с золотом. Они поснимали платья и даже штаны, чтобы наполнить их добычей. Бабы, обычно щиплющие щеки, спеша пристыдить тех, у кого пятка оголилась невзначай, теперь все поголовно сияли наготой. Не было ни одной покрасневшей бабы, ни одной засмущавшейся девицы. У всех глаза устремлены к золоту. А тем временем усопшая старуха разлагалась в юрте.
Вскоре и мужчины возвратились с охоты. И видят они такую картину: опустевшие дома, остывшие очаги, смердящее тело старухи и голых баб на зеленом холме. Когда они прискакали к женщинам, то услышали со всех сторон:
– Золото! Мы нашли золото!
И тогда понявший всё старейшина племени воскликнул:
– Кончено! Мы пропали! Теперь нам нет жизни! – и свалился с коня.
***
Еще не успела остыть земля на могиле покойной матери вождя, как весть о найденном в земле Аласа золоте облетела округу и достигла далекого племени Орман, ближнего племени Обыр и племени Жебир, что за тридевять земель. И все они пришли к единому решению: золото надо изъять, а Алас — уничтожить. Но как же уничтожить? И вот каждое племя начало ломать голову над этим вопросом. День думают, ночь думают, с народом советуются, в тесном кругу делятся мнением.
– Нашел! – говорит, наконец, вождь племени Орман. – Мы их одолеем «дурной водой». Если один раз приучим их к ней, то потом они сами себя погубят.
После этого они принялись кадушками и чанами отправлять на землю Аласа игривую «красную воду», коварную «прозрачную воду». В это время племя Обыр, что справа от них, тоже не дремало, а думы думало о разных способах, какими можно было бы победить аласцев.
– Оружием возьмем! – говорит кто-то, разъярившись.
– Это вчерашний день, – замечает вождь.
– Попробуем взять испугом, – предлагает некто суетливый.
– Конный человек никого не боится.
– В горло вождя и в зоб воинам закинем приманку.
– Эти отверстия у них закрыты.
И вот уже головы у всех опустились от безвыходности положения, когда от самого порога раздалось чье-то гнусное хихиканье. Почтенные важные люди хмуро взглянули в ту сторону, и увидели там сидящую на корточках черную старуху с блестящими бусинками мышиных глазок и разверстым ртом. В руке ее зеркальце величиной с ладонь. Смотрит она в него и смеется. Смеется и говорит:
– Могучей силе твоей поклоняюсь, чудесной силой твоей восхищаюсь. Покажи-ка мне сидящих здесь мартышками.
Зеркальце сверкнуло и повернулось к публике. И все увидели там обезьяну.
– Могучей силе твоей поклоняюсь, чудесной силой твоей восхищаюсь, а теперь покажи их львами.
В зеркале появляется лев.
– Вот оно, самое могучее оружие, – говорит старуха, загадочно улыбаясь. – Я с помощью него могу весь мир положить к ногам.
– Ой, оставь весь мир, собирайся и езжай к племени Алас! – закричал вождь, вне себя от радости, и бросился обнимать старуху.
На другой день старуха чуть свет отправилась в далекий путь.
***
Племя Жебир, что обитало за тридевять земель, не стало сразу рваться к Аласу, подобно Орману и Обыру. Оно выжидало, наблюдая со стороны, что же выйдет из их уловок и приемов. И вот, когда прошло несколько лет, когда получены были «добрые вести», Жебир снаряжает в путь златовласую женщину с белым, как снег, лицом, знающую всякие пути хитрости и коварства, умеющую красиво говорить, глубоко прокрадываться в душу.
Ехала эта женщина неделю, ехала месяц, пока не увидела на холме ползающих на четвереньках баб. Перед ними каменное изваяние. Изваяние мужчины. Бабы его обнимают, обнимают и падают. Падают и плачут.
– Эй, что вы делаете? Кто это? – спрашивает женщина с белым, как снег, лицом.
Бабы резко оглядываются и вскакивают на ноги. Придя в себя, говорят:
– Это наш Бог. А ты кто такая?
– Я из бабьего царства. Вас разыскиваю. Мы каждую женщину на свете считаем богиней. Дайте, я ваши подошвы расцелую, – и женщина с белоснежным лицом падает ничком.
– Ой-бай, перестаньте! Давайте лучше мы ваши подошвы будем целовать, – говорят бабы, и сами падают к ногам златовласой женщины.
И с тех пор бабы начинают носить ту белоликую женщину на руках. Если она в доме, то сидит важно на почетном месте, а как выйдет наружу, выступает перед бабьим людом горделиво, словно пава. И нет мужчины, который бы ей сказал: «Эй!». Но даже если просто скажет «А», бабьё ему тут же ответит: «На!», потому что теперь потеряли мужчины власть над бабами, не боги они больше. Да и нет у них вида никакого, чтобы богами быть. Напьются «дивной водицы» — от племени Орман, и целыми днями валяются в юртах. Всё остается без присмотра: скот не пасется, бабы сами по себе. А домочадцы с утра до вечера сидят, глаз не сводят с зеркальца черной старухи из племени Обыр. Волшебное зеркало! Далекое показывает так, будто оно на ладони. И чего только там не увидишь: быка верхом на теленке, девушек верхом на джигитах, снующий нож, объятия голых, пляски безумных, облики бесноватых — всё-всё показывает, ах ты! Увидят это девушки и джигиты, кровь у них заиграет. Руки лезут под подол, девушки готовы на позор. А что же в это время делает белоликая женщина? Она собирает всех баб в белой юрте и начинает такую беседу:
– Оказывается, дети у вас немощные, мужчины невзрачные и невыносливые к холоду.
– Отчего это? – встрепенулись бабы.
Белоликая женщина ткнула указательным пальцем в жилье, в котором нет дыры, кроме входа, нет света, как только из шанырака*, и сказала:
— Разве может быть в лице красота, а в теле сила в таком доме, куда солнце не попадает, куда ветер не заглядывает? Но оставим детей и мужчин! Даже у вас, у баб, вид ничуть не лучше.
– И что же делать? – спросили бабы.
– Надо откинуть ирге** и всюду в кошме прорезать дыры.
– Вот это правильное решение! – сказали бабы, откинули ирге и наделали дыр в кошме. Но ветер так и не задул.
– В чем дело? – бабы уставились вопросительно на белоликую.
– Так ведь вон та дорога, что ведет к землям племени, вся покрыта густым лесом. Он и держит ветер.
Бабьё, недолго думая, поджигает лес. Вмиг красный огонь жадно устремляется вверх. Деревья горят день, горят ночь, поднимая клубы дыма. Наконец, от дремучего леса, куда собака не могла нос просунуть, где нога кабана не ступала, ничего не остается, только голая-преголая гора торчит среди пожарища.
И тут же отовсюду: справа, слева, начинает дуть легкий ветерок. Бабы радостно бьют в ладоши. Мужчины открывают грудь навстречу ветерку. Один становится пригожим, другой набирается сил. Кто бы мог подумать, что бывает такая благодать!.. Но, к сожалению, эта благодать продолжалась недолго. Следом за ветерком начал дуть сильный ветер. И вот, ветер постепенно переходит в бурю. Она днем и ночью протяжно кричит верблюдом и воет собакой. На короткое время затихнет, а потом начинает бесноваться с новой силой. Шипя, как змея, входит в ирге, свистя, как дракон, выходит в двери. Ярость ее пронизывает тело, стужа до костей пробирает. Постанывая, лежат малыши в колыбели, надсадно кашляя, сидят мужчины у порога. Пугливо озираясь, бабы ищут белоликую. А она пропала бесследно. С ее исчезновением началась еще одна напасть. То ли с неба свалилась, то ли из-под земли вылезла, то ли ветром её надуло, а только появилась в племени неизвестная повальная болезнь. Вначале она обнаружилась среди животных и скота. В отарах у овец головы выворачивало набок, кружились-кружились овцы и падали. В табунах жеребцы гонялись за собственными матками и нападали на них. Верблюды затаптывали коленями свой приплод. Собаки кусали своих хозяев. И, наконец, пришёл черед людей. Мужчины устремлялись к дочерям-малюткам, бабы опрокидывали на себя сыновей, дети разговаривали не с родителями, а с зеркалом в руках. Никто не знал, о чем они говорят. Язык их был непонятен.
Видевший все это старейшина племени сказал, предаваясь безутешному горю:
– Теперь они – живые трупы. Солнце племени зайдет… – Это были его последние слова.
– Ну вот, мои дорогие, так печально закончилась судьба когда-то процветавшего племени, – завершил свой сказ старик-лекарь.
Отец мой горестно вздохнул, а я заплакал.
_________________________________________________________
*Шанырак – деревянный круг наверху юрты, дымоход
** Ирге – нижняя часть юрты, основание её.
_____________________________________________________
***
Прошло много лет, меня опять сильно продуло, и я захворал.
– Помнишь того старика-лекаря? Ну, тот старик, который рассказывал нам историю про племя Алас, когда я в детстве болел? – обратился я к сидевшему рядом отцу.
Отец посмотрел на меня долгим взглядом, в глазах его блеснули слёзы.
– Жалкая судьба, правда, папа? – спросил я.
Вытирая слёзы, отец произнес:
– Сынок, ты бы лечился…
Мои глаза тоже подернулись слезами. Об Аласе я думал… Нетрудно было догадаться, о ком были думы моего отца, за кого он так переживал…
перевод с казахского Раушан Байгужаевой,
редактура Надежды Черновой, корректура Дениса Новожилова.
