Дуйсен, пыхтя под тяжестью двух до крайности пузатых красных сумок, семенил на улице, не замечая на дороге рытвин. Взмокшая от пота его белая рубашка прилипла к телу и не давала возможности раогнуть спину. От быстрой ходьбы он задыхался и что-то горело у него внутри. Хотелось чуток передохнуть, но боялся, как бы не опоздать на серый «уазик», который только что повернул в сторону МТС. Если он сейчас отстанет, то сегодня вообще не увидит его, это точно. Пропади он пропадом, с самого утра до седьмого пота гоняется за этим «уазиком», уже нет никаких сил. Только бы вроде начинал подходить к машине, где она делала остановку, как вдруг та трогалась с места, оставляя за собой клубы пыли. Устав гоняться за нею, он решил подождать ее возле дома, но, как на грех, она и здесь не показывалась. Затем, потеряв всякую надежду, Дуйсен, перевязав, взвалил на плечи вещи и только вышел на дорогу…как машина пронеслась почти перед самым его носом. Он даже не успел крикнуть: «Эй!» — и пустился вслед за машиной. Вот так теперь за ней и семенит. Сумки размеренно бьют по ногам, от каждого их удара подгибаются ноги, руки онемели. У него нет времени обращать на это внимание. У Дуйсена в голове одна мысль: как бы догнать Сейсена, а то, глядишь, и опять… Неужели и в этот раз не догонит его?..
Новые красноносые ботинки Дуйсена хлюпали в густой пыли. Черные брюки до колен были припудрены серой пылью. Время ли сейчас об этом думать! Все его внимание вон на том «уазике». Вдруг машина резко остановилась прямо перед МТС… Из кабины вышел Сейсен и торопливо зашагал к высоким железным воротам. Хоть бы он вошел туда. Когда Сейсен заходил в МТС, то он там задерживался на некоторое время… Э, заходит… Вот и зашел! «Ну, теперь-то ты от меня никуда не убежишь», — Дуйсен облегченно вздохнул, да и груз показался нетяжелым. Однако он не сбавил шаг, а еще быстрее засеменил. Но не успел он еще пересечь следующую улицу, как увидел: из ворот выходил Сейсен. Тут Дуйсен остолбенел. Эх, черт, опять не успел! Вон, тот уже и руку к кабине протянул.
– Сейсе-е-ен! Сейсен-ага-а!
Слышал его Сейсен-ага или нет, но только машина тронулась с места и стала удаляться. Дуйсен вытер указательным пальцем соленый пот на глазах. Затем, судорожно проглотив слюну, сквозь зубы процедил: «Собака» — ведь от одного отца родились, пес ты этакий!.. Что и говорить, вдосталь он сегодня поиздевался надо мной». Если бы еще утром Сейсен подвез его, сейчас бегал бы он по аулу, высунув язык. Давно бы уехал на автобусе. Так нет, сказал: «Сейчас подвезу», — и вот тебе – заставил до самого обеда гоняться за ним.
Когда Дуйсен стал подходить к конторе, то вдруг увидел Сейсена, спускавшегося по ступенькам. «Ойпырмай, неужели он опять куда-то собрался, а? Тьфу, проклятье!»
– Сейсе-е-ен! Сейсен-ага-а! – Продолжая бежать, Дуйсен кричал во всю глотку: — Ты слышишь, подожди!.. Сейсе-е-ен! Сейсен, тебе я говорю… подожди немного!
– Эй, слышу, слышу. Ты чего так глотку надрываешь? – Сейсен, подбоченившись, стоял у машины и с удивлением таращил на него свои глаза. Дуйсен, еле переводя дух, поставил сумки перед самой машиной.
– Ага… Сейсен-ага, давно я уже за тобой гоняюсь…Дело у меня к тебе есть…
– Да что случилось? Куда это ты собрался, навьючившись?
– Скажу, ага, скажу…Только не торопись!
– Эй, почему это я не должен торопиться! Ведь работа горит. Сейчас спешу во вторую бригаду. Надолго ты меня задержишь?
– Нет, совсем недолго, ага. Всего на полчаса…
– Тьфу, еще с тобой надо возиться… Подожди немного – сейчас приеду.
– Ага-у, ты ведь еще утром сказал, что сейчас приеду… До каких пор буду ждать?
– Не хочешь ждать – иди, чего встал на моем пути? А будешь ждать – жди, сейчас приеду.
Сейсен дернул дверцу машины на себя, хлопнул ею, и мотор загудел. Удушливый запах бензина ударил в ноздри Дуйсена. Может быть, от этого на глаза Дуйсена навернулись слезы.
***
Солнце перевалило за полдень. В ауле стояла сонная тишина. На улице виднелись редкие прохожие, вышедшие на послеобеденную работу. Со стороны дома под красной крышей несет запахом жареных баурсаков. В желудке посасывало от голода. Дуйсен все еще сидел в ожидании брата. Взор его устремлен на дорогу, ведущую в аул. Уехавший Сейсен все еще не показывался, словно сквозь землю провалился. Услышав гул мотора машины, он резко вскакивал с места. Потом безразлично снова садился. От жажды пересохло во рту. Хочется сходить домой, до которого рукой подать, и выпить хоть чашку чая, но боится разминуться с Сейсеном. Ох, и эгоист проклятый, ему будто мало того, что чуть ли не до самого обеда заставил гоняться его за собою, так еще вдобавок заставляет томиться в ожидании возле конторы. Да и стоило ли ему бегать за ним как угорелому. Но ведь утром-то заверял, что заедет.
На восходе солнца Дуйсен пришел к нему домой. Сейсен уже садился в кабину своей машины. «Ага, у меня есть к тебе очень важный разговор», — Дуйсен сунул было голову в кабину, но Сейсен тут же оборвал его: «У меня нет времени говорить с тобой о чем-либо. Иди домой, а я сейчас приеду», — и укатил. Так ни с чем он вернулся домой. Собрав все свои вещи, стал ждать Сейсена. Прошел час – нету. Два часа прошло, а его все не было. У Дуйсена уже глаза устали смотреть на дорогу. Тот так и не приехал. Потеряв всякую надежду, Дуйсен вышел на улицу. Глядь, неподалеку пылит машина, вот он и побежал за ней…
На восходе солнца Дуйсен пришел к нему домой. Сейсен уже садился в кабину своей машины. «Ага, у меня есть к тебе очень важный разговор», — Дуйсен сунул было голову в кабину, но Сейсен тут же оборвал его: «У меня нет времени говорить с тобой о чем-либо. Иди домой, а я сейчас приеду», — и укатил. Так ни с чем он вернулся домой. Собрав все свои вещи, стал ждать Сейсена. Прошел час – нету. Два часа прошло, а его все не было. У Дуйсена уже глаза устали смотреть на дорогу. Тот так и не приехал. Потеряв всякую надежду, Дуйсен вышел на улицу. Глядь, неподалеку пылит машина, вот он и побежал за ней…
Дуйсен мог бы и сейчас спокойно уехать, но, ничего не поделаешь, стоит только ему завтра приехать в аул, как родители скажут: «Неужели у тебя не хватило терпения подождать час-другой своего брата, ведь он же тебе опора?» Откуда им знать, какую заботу проявляет о нем его брат. За полтора года не мог дать новый трактор. Постоянно кормит одними обещаниями «Подожди да подожди». Вдосталь уже сыт этими обещаниями. Вот он и мучается с допотопным трактором, отчего остались одна кожа да кости. Другое дело, если бы у него не было трактора, а то ведь все у него есть. Слава богу, видный директор совхоза… И что ты ему скажешь, ведь знает, что Дуйсен всякую работу делает по дому, даже топит печь и возится с золой. Иногда и Ляззат ворчит на него: «Он кто тебе? Брат или не брат?» Дуйсен обычно отмалчивается. А что он ей скажет: «Потерял к нему доверие, разочарован». Тогда Ляззат может и так сказать: «Зачем ты сюда ехал за тридевять земель, на кого думал опереться?» И действительно, зачем приехал?
Послышался гул мотора. Дуйсен, опустивший голову, вдруг вскочил с места … «Ии-и, проклятье, да это ведь «Беларусь» Шотбая». Сплюнув сквозь зубы, он снова уселся на свое место. Синий «Белорусь», выехавший из ворот крайнего дома, чихнул несколько раз и скрылся. Вдали виднелись песчаные сопки. Он стал всматриваться в степь. До чего же голо и постыло все. На душе тоска. На всей поверхности бескрайней степи, испрещенной оврагами, словно тело змеи, нет ни одного кустика, на котором бы задержался взгляд. За полтора года проживания здесь Дуйсен изъездил эти пески вдоль и поперек. Но сколько бы ни ездил, он до сих пор не может назвать ни одного из этих мест. Куда бы Дуйсен ни поехал, всегда ему кажется, что он находится посередине какой-то шероховатой желтой тарелки. В его памяти сохранились лишь голый, дрожащий зимой саксаул да смутно проглядывающие летом миражи – вот и все… И зачем приехали в такое место?
В последнее время эти мысли не выходили из головы Дуйсена. А причина этому – опять же Сейсен. В прошлый раз, когда пришел к нему просить приличную квартиру, тому, видимо, не до Дуйсена было, поэтому он сказал: «Парень, если ты ищешь райские места, то не лучше ли тебе уехать обратно?» Эти слова словно обухом ударили Дуйсена по голове. С этого дня ему все чаще стали вспоминаться родные места. Особенно это случалось ночью. Позабыв про свою Ляззат, лежавшую рядом, ежедневные свои дела, позабыв про все на белом свете, он подолгу не мог заснуть, окунувшись в воспоминания об Алтае. И что только не вставало перед его взором: родной дом у берега грохочущей Бухтармы, и отец, привязывающий кобылу, мать взбалтывающая бурдюк с кумусом, далекие в светлой дымке вершины гор и со стоном раскачивающийся рядом густой и непроходимый лес… Вот так, вспоминая о родных местах, он и засыпал. А стоило смежить ресницы, как тут же являлись сновидения. В снах он видел свое детство… Ему снилось, что, как когда-то, его за руку ведет из школы Сейсен. «Что ты сегодня получил? – спрашивает он, снова улыбаясь. После этого Сейсен быстро клал ему в карман целую горсть конфет… Потом ему снилось, как они вдвоем катались на коньках по Бухтарме. Сейсен, взяв Дуйсена за руки, долго катал его по льду. На обратном пути домой брат снимал варежки и, протягивая их, говорил: «Не замерзнут, ведь я на восемь лет старше тебя». Потом они, обгоняя друг друга, стремительно бежали домой.
А когда вот после таких сладких снов он выходил утром на улицу, перед его взором расстилалась степь и возвышались эти безмолвные сопки. И тогда, невольно вздохнув, он думал: «И зачем мы только сюда приехали?»
Вот так, мучаясь каждый день, он вдруг позавчера получил письмо из дому. Это письмо было словно удар хлыста. Письмо писала мать, но оно было написано не ее рукою, а рукою снохи Бибиш, которая передала слова матери на бумаге. Размашистым и неровным почерком она исписала целых два листа. Дуйсен несказанно обрадовался. На первой странице она расспрашивала о самом Дуйсене, потом о снохах Кадише и Ляззат, о Сейсене и о ненаглядных внучатах. Со второй страницы мать рассказывала о своих делах. Из всего написанного Дуйсен только понял: «Нынешнее лето было дождливое в тех краях. Вся скошенная и не убранная трава намокла и сгнила у всех людей. Это несчастье постигло и нашего старика. Пока старик перетаскивал сено к дому, у него пропала каряя кобыла. Старик все в округе обыскал и нигде ее не мог найти. Был он и у Ортеншокы, Акшокы и у Тасшокы. И в конце концов от последней вершины он вернулся больным. Увез его в районную больницу шурин…» Рассказав об этом, мать в конце добавила: «Не знаю, ненаглядный мой, боюсь. Да и сны нехорошие видела в этом году… Что тебе еще сказать? Будь здоров».
Дуйсен как держал в руке письмо, так молча и сел. «В каком состоянии теперь отец? – подумал он. – Положили ли его в больницу? И нашлась ли каряя кобыла? Почему ничего не написали о брате Бейсене? Или между ними пробежала черная кошка? Поглощенный этими мыслями, он не мог толком уснуть, беспокойно ворочался в постели до самого утра. А утром заявил Ляззат: «Сегодня беру отпуск и еду домой», потом ушел в контору. К счастью, со всеми делами он управился к обеду. После обеда они с Ляззат съездили за сорок километров в райцентр, оттуда привезли две до отказа набитые гостиницами сумки. Сейсену он об этом не сказал, потому что сам еще толком ничего не знал. Он подумал и решил, что скажет ему перед отъездом…
Дуйсен встал с места, разгибая онемевшую поясницу. В это время со стороны аула показалась машина. За ней клубился шлейф пыли… «Уазик»!.. Это его машина! В самом деле – Сейсен! Дуйсен выбежал на обочину дороги, чтобы тот опять не промчался мимо.
Машина, ткнувшись передом о контору, со скрежетом остановилась. Вышедший из кабины Сейсен удивленно уставился на него:
– Эй, ты все еще стоишь?
– Да, стою… Ты же сказал, что сейчас приедешь.
– Ну хватит дуться. У меня все неотложные дела… Давай, пошли в кабинет.
Вдвоем они вошли в светлый и просторный кабинет. Сейсен, расстегнув пуговицы своего черного костюма, развалился на своем стуле.
– Брат. Вот о чем тебе я хотел сказать…
Вдруг зазвонил телефон. Дуйсен окончательно расстроился. «Хотел с ним поговорить в кабинете, и вот – на тебе. Сиди теперь и жди, когда он закончит».
– Алло? А, Кадиша! Ладно, ладно, говори спокойно, не шуми!.. Знаю, что ждешь, знаю… Что же я теперь должен – тебя в рабочее время возить на прогулки? Какое мое дело до чужих мужиков?.. Ты знаешь, что у меня с самого утра не было во рту ни крошки?.. А-а, так-то лучше. Да, сейчас свободен. Хорошо-хорошо, свожу я уж тебя в этот Айдарлы. Жди, сейчас приеду… — Сейсен положил трубку и своими круглыми глазами уставился на Дуйсена:
– Ну что там у тебя, говори?!
– Ага, я… в родные края…
– Что он говорит? Насовсем, что ли?
– Нет, не насовсем. От мамы письмо получил. Отец заболел. Дядя отвез его в райцентр…
– Что он говорит, эй! Что у него болит?
– Не знаю, об этом в письме не пишут.
– Ым-м, значит, так. – Сейсен опустил голову и, накручивая на палец клок густых черных вьющихся волос, застыл. Через некоторое время устало встал и полодешл в окну. Взор его был обращен на улицу. В такой позе он долго стоял. Дуйсен еле-еле сдерживался. Скоро, кажется, должен быть вечерний автобус.
– Ага, что передать дома?
Он будто не слышал его и что-то бормотал:
– Это хорошо, поехать в родные края… О, а какой чудесный Алтай!
Дуйсену надоело сидеть, и он тоже подошел к окну и посмотрел на улицу. Начинался сильный ветер. На улице появились пыльные смерчи. Сквозь пыль смутно виднелись дома. Песчинки дробно стучали по стеклу. Сейсен вздохнул и повернулся.
– Ну что ж! счастливого пути. Если есть желание, лети.
– Домой передать, сказать есть что?
– Передай привет. Если отец заболел серьезно, сообщите… Однако не забудь прихватить оттуда веточку арчи и камчу отца.
– Хорошо. Ну а теперь подбрось меня до развилки. С таким грузом идти три километра тоже, сам знаешь…
– Конечно, тяжело. Ты немного подожди меня. Сначала съезжу домой и захвачу твою женге. Нам надо съездить в Айдарлы… Жди, сейчас приеду.
– Нет, брат, я, пожалуй, пойду пешком. По дороге догоните. Ну а если не встретимся…
Дуйсен протянул свою руку. С удивлением уставившийся на него Сейсен тоже протянул руку. Оказывается, ладони у него очень горячие.
– Ну и характер у тебя. И в детстве был упрямым, всегда настаивал на своем… Э, чуть не забыл, это тебе на дорогу.
Сейсен вынул из-зи пазухи пачку хрустящих бумажек и засунул ему в карман.
***
Когда Дуйсен вышел на улицу, солнце уже почти скрылось за горизонтом. Пыль на улице стояла столбом. Где-то поблизости слышались истошные крики ишаков. Отойдя на порядочное расстояние от конторы, он оглянулся, Сейсен все еще стоял возле машины и смотрел ему вслед, вобрав голову в плечи и подняв воротник костюма. Он показался Дуйсену каким-то беспомощным. У Дуйсена внутри заныло, и он отвернулся. Интересно, и чего это он стоит? О чем думает? Странно как-то прозвучали и его слова: «Прихвати с собой ветку арчи и камчу отца». Действительно, запах алтайской арчи чудесен, ну а зачем ему камча отца, что он собирается с нею делать, когда ни разу не садился верхом на лошадь?.. Что ни говори, а за все эти годы он только сейчас изменился и поник. Поэтому и у Дуйсена сейчас начало оттаивать сердце. Да и обижаться-то ему на него не за что было. «Будь человеком! Не привыкай полагаться на других», — вот его слова. Но Дуйсен разве это понимал? Как только чуть-чуть оказывался в затруднительном положении, так сразу бежал к нему. И тогда снова слышал от брата знакомые слова: «Ты когда будешь человеком? Когда начнешь жить самостоятельной жизнью?» И он в этом прав. Помтому что сам он до сих пор еще ни разу ни перед кем не унижался. Без чьей-либо помощи поступил в институт и окончил его. Не перекладывал тяготы учебы на плечи домашних. Из дому ничего не просил, поэтому редко посылали ему деньги, так как сами перебивались кое-как. Они узнали позже, что он летом работал в стройотряде, а зимой разгружал вагоны на вокзале, чем и выбивался из нужды. Может быть, поэтому Сейсен относился к родителям с прохладцей. Ведь он самостоятельно становился на ноги, переживая все невзгоды. А каким был в детстве? Разве не делил попалам на двоих одну конфетку? Где же тот Сейсен, который поглаживал в детстве его по голове, приговаривая: «Дуйсен, Дуйсенжан!» Что ж это за сила, которая заставляет людей покинуть родные места, отделяет от близких и родственников? Иногда совсем не хочется обижаться, но нет-нет, да сердце защемит – и надо же такое?!
Когда он подошел к развилке дороги, то сквозь пыльную бурю показался и свет автобуса. Автобус шел в Алма-Ату.
2
Дуйсен, сменяя один транспорт на другой, пробыл в дороге три дня. За эти три дня он и не поспал как следует. Ни в поезде, ни в автобусе из головы не выходил отец. Стоит сомкнуть глаза, как видит его во сне в белом саване. Будто бы люди поднимают саван и несут за аул. Он вздрагивал и тут же просыпался. И как только просыпался, в его голову опять лезли всякие мысли. Что же хорошего в жизни видел отец? И под старость что он может увидеть? Измученный этими мыслями, Дуйсен спешит в аул. Кажется, и до него доехал.
Старик с возгласами: «Киш-киш!» — распугав пасущихся на его пути овец и коз, близко подошел к нему и, сощурив старческие глаза, стал всматриваться в Дуйсена. Потом, протерев влажные красные глаза, сказал, недовольно собрав на лбу морщины:
– Э-э…будь оно неладно, думал – Кайыржан, а ты, оказывается, не Кайыржан. Уа, чей же ты будешь?
– Ассалаумалейкум, ата! Я сын Хамзы. Не узнали? Я Дуйсен.
– Э-э, ты тот самый паренек, который уехал в Алма-Ату вслед за братом директором? Ты там, случаем, не видел в своей Алма-Ате Кайыржана?
– Дедушка, я не из самой Алма-Аты, а живу в одном из отдаленных совхозов. Кайыржана не видел.
– Ох, и собачий же сын! – сказал старик и еще раз вытер слезы. – Ладно, бог с ним, раз не видел Кайыржана, тогда по дороге, в Усть-Каменогорске , не встретил ли Сабыржана?
– В Усть-Каменогорске я не останавливался, дедушка.
– И-и, да лишь бы живы были!.. Ладно уж, иди домой.
Дуйсен молча повернулся к дороге. Хоть и не оборачивался назад, но чувствовал, что старик, сгорбившись, все еще стоит и смотрит ему вслед. Почему-то вдруг у него защемило сердце. Кто знает, может быть, и его отец вот так вглядывается вдаль в ожидании… Лишь бы сам был жив-здоров, остальное все ерунда!
Сердце немного успокоилось только тогда, когда он приблизился к дому. Мать сидела во дворе и безмятежно ткала половик. Он, улыбаясь, бесшумно подошел к ней и тихо сказал:
– Мама, мама!
Мать, приподняв съехавший на глаза жаулык, удивленно уставилась на него.
– О, всевышний, — сказала она и, опираясь на землю, стала подниматься. – Дуйсенжан ли это? О, всевышний! – Прижав к груди, она начала обнюхивать лоб, глаза… Обнюхивая, мать тихо нашептывала: — Мой Дуйсен! Дуйсенжан мой! – Затем по старой привычке поцеловала его ладони. – Неужели приехал, сыночек мой? Знала я, что приедешь.
Оба молча посидели некоторое время на домотканом безворсовом ковре. Дуйсен, улыбаясь, смотрел на мать. Совсем не изменилась. Такая же полная, на лице румянец. Только на висках появилась седина. И характер все тот же. Он подумал, что она и в этот раз поцелует его в щеку. Не поцеловала. Сколько он помнит ее, она редко ласкала взрослых детей, оказывается, не изменила своей привычке. Лишь в исключительных случаях, когда не в силах была совладать со своими чувствами, вот так обнюхивала, как сейчас, и слегка прикасалась губами к ладоням своих детей.
– Однако, мама, а где же отец?
– Э, думаешь, папу бог прибрал? В горах сено собирает.
– Но ты же писала в прошлом письме: «Приехал с гор больной, и его увез в райцентр шурин».
– Э, увозил… Увозил его больного шурин, увозил к себе домой обмывать диплом сына.
За матерью и Дуйсен пошел в дом.
3
Вечером все родственники собрались в доме родителей Дуйсена.
Сейчас все они расположились вокруг дастархана и вели задушевную беседу. Дуйсен сидел между отцом и Бейсеном на самом почетном месте и, часто моргая глазами, довольный, улыбался. То ли стакан выпитого вина ударил ему в голову – все тело размякло, словно оно таяло. Он был наверху блаженства! Хотелось во весь голос затянуть песню. Что может быть прекрасней песни вот за таким дастарханом! Если бы кто-то из них запел!.. Эх, хоть бы начали… Да, раньше, когда они собирались все вместе и начинали петь, аж стены покачивались.
Бейсен оставил братишку в покое и, покачиваясь, повернулся к отцу:
Голос сидевший возле двери матери показался суровым и угрожающим. Бейсен тут же умолк. Прервалась и оживленная беседа в доме. У Дуйсена тоже вдруг исчезло веселое настроение. Он с тревогой в груди стал воровато поглядывать на окружающих. Вот и отец молча уставился на дастархан, поглаживая свою реденькую бородку. Лицо у рта перерезали глубокие складки, и резко выступали скулы. Когда-то широкая, спина теперь как-то сузилась дугою… И кто только не ездил на этой спине! Восседал на ней Сейсен: карабкаясь, взбирался на нее и он – Дуйсен. Но раньше всех катался на спине отца Бейсен, ведь он первенец. А теперь, на что она похожа?.. У Дуйсена больше не было сил смотреть на отца, и он повернулся к Бейсену. Его пухлые губы отвисли, смуглое лицо стало еще темнее. Сразу видно – сердится на мать. Хоть ему уже и около сорока, а все еще – как ребенок. Назвать ребенком его тоже не назовешь – вон как только что окрысился на отца: «Эй, старик!» Видно, забыл широкую и мягкую спину «старика».
У Дуйсена на душе стало тошно. В это время его тихонько толкнул в бок Бейсен, показывая подбородком на дастархан:
Дуйсен раньше избегавший повторять после первого тоста, в этот раз откинулся назад и опорожнил стакан с прозрачной жидкостью. Внутри все обожгло. Установившаяся было в доме тишина была нарушена. Гости зашумели, зазвенела посуда, руки взрослых и детей потянулись за баурсаками. Снова восстановилась прежняя оживленная обстановка. Вон и сноха Бибиш, разливая чай в пиалы. Звонко смеется. Рядом с ней сидит мать Дуйсена и что-то рассказывает своей маленькой, с напересток, снохе. У всех веселое настроение, словно ничего не случилось. Но это ли все идет от родственных чувств? Разве могли они долго серчать друг на друга? Вон и отец уже пододвигает свой стакан к Бейсену. Вон и у Бейсена лицо расплылось в улыбке. Тут они разговорились с отцом.
Дуйсен что-то бормотал себе под нос. Эх, как все же хорошо! Как весело! Хоть бы кто-нибудь затянул песню. Словно уловив его мысли, Бибиш начала, вытягивая:
Аул мой расположился у болота Курамбай,
охой, охохой,
Где все лето обитают серые гуси,
охохой…
К ней присоединилась и мать. Подпевая дрожащим голосом, она все выше и выше вытягивала мелодию. Дуйсену вспомнились прошлые деньки… Когда он был ребенком, отец его пас овец. Их летнее пастбище распологалось на широком лугу, а вокруг был густой лес. Посередине луга было болото, где все лето гоготали гуси и крякали утки. Болото Курамбай, о котором пелось в этой песне, как раз то самое место. Сейсен с Дуйсеном целыми днями пропадали в той низине, искали среди зарослей птичьи яйца.
А вечером, изранив за день ноги и не в силах даже поесть, быстро ныряли под одно одеяло. Ох как давно он не был в Курымбайсазе. Интересно, сколько же лет прошло с тех пор, как они втроем: Бейсен, Сейсен и Дуйсен – спали под одним одеялом?
Когда закончили песню, мать глубоко вздохнула. Кончиком белого платка вытерла пот со лба. Потом повернулась к Бибиш и тихо сказала:
Следующую песню Бибиш начала задорным голосом. В глазах ее появились веселые искорки. Особенно при припеве:
Выбежала я на перевал.
Все праздники с шарами в памяти.
Разве встречи с родичами и близкими
Не отрада ли для всех!
Бейсен то и дело обнимает Дуйсена.
Когда затих голос Бибиш, мать вздохнула полной грудью:
В разговор вмешался Бейсен:
Бибиш, разливавшая чай, несколько раз причмокнула губами:
Мать рассмеялась. Но ничего не сказала. В это время распахнулась дверь и в дом вошел какой-то человек в коричневом чекмене. Оказывается, это был старик Белгибай. Отец Кайыржана и Сабыржана.
Все в доме притихли, словно их оглушили чем-то тяжелым. Только через некоторое время отец Дуйсена сказал:
Мать вздохнула. Бибиш молча встала и унесла самовар в прихожую. Кажется, и Бейсен протрезвел:
4
Через неделю у Дуйсена начало портиться настроение. Непонятно, почему так быстро ему приелось гостеприимство родных и близких, но теперь он думал, как бы быстрее вернуться к себе домой.
В первые дни, и правда, ыбло очень весело. Каждый вечер чуть ли не в каждый дом приглашали его гости. Днем ездил с отцом в горы, там в лесу охотился на дичь. Даже как-то один раз с Бейсеном они ловили рыбу в пенящейся Бухтарме. В те дни стояла погода всем на удивление… Куда ни кинешь взор – везде кипела жизнь… Радовала глаз желтая стпеь…желтый лес. Что и говрить, все было красиво! Однако все это длилось недолго, погода на Алтае резко изменилась. После того, как прошел мелкий дождь, дня через два и вершины гор покрылись снегом. После пермены погоды и у людей изменился характер. Дуйсена уже не приглашали в гости, а при встречена улице приветствовали его кивком головы. Только отец и мать еще относились к нему с теплотою. Однако сколько бы они ему ни уделяли внимания, у него в последние дни не выходила из головы Ляззат. Как только вспомнит о ней, так она стоит у него перед глазами, — то, оперевшись на калитку, она махала ему вслед косынкой, то одиноко сидела в пустой комнате. Вот и в прошлую ночь, думая о ней, Дуйсен только к утру смежил ресницы.
Несмотря на то, что лег вечером поздно, утром проснулся рано. Проснулся, а из-под теплого одеяла ему не хотелось вылезать. Нудный осенний дождь стучал мелкой дробью по стеклам окна. Вон со скрипом отворилась дверь и в дом вошла мать… Она быстро прошмыгнула в передний угол. Мать была чем-то расстроена и что-то ворчала себе под нос.
Дуйсен приподнял голову с постели и спросил:
Продолжая ворчать, мать взяла в руку ведро и направилась к выходу, после чего Дуйсен быстро встал с постели, оделся и вышел на улицу. Огляделся и побежал на ту сторону улицы к Бейсену.
Дуйсен хоть и слышал слова матери, но сделал вид, будто они не к нему были обращены, энергично перепрыгнул через забор.
Запыхавшись подбежал к дому и только было протянул руку к двери, но вдруг остановился. В доме слышался шум, стук и звон упавших ведра и тазика. Бесновалась Бибиш…
У Дуйсена, топтавшегося на улице, вдруг закружилась голова; покачиваясь, он подошел к ограде и оперся на нее. Потом Дуйсен увидел у порога дома свою красную сумку. Когда он начал ее поднимать с пола, то из нее посыпалась сухая скрученная кожура от яблок.
Он, еле волоча ноги, дошел до дома. Мать его, очевидно, все поняла и молча начала собирать дастархан. Потом молча начали пить чай.
Дуйсен, царапая край стола, задумался. «Хоть и шестеро родитесь от одного отца, все равно будет одиночество. Это правда». … Где же он раньше слышал эти слова? А-а, это же говорил Сейсен. Когда Дуйсен просил у того новый трактор, намекнул ему о своем одиночестве. Тогда Сейсен удивленно посмотрел прямо ему в глаза и сказал эти же мамины слова, добавив: «Только бессильный человек может себя чувствовать одиноким».
… Дуйсен с вещами за спиной шел по дороге. Моросил дождь, кругом слоякоть и сырость. Хлюпая ногами по грязи, он вышел на окраину аула… На том же камне, как и в прошлый раз, сгорбившись, стоял старик Бельгибай и смотрел на дорогу. Он был один. У Дуйсена защемило сердце… В душе словно все перевернулось. На какой-то миг все поплыло перед глазами. Ему вдруг показалось, что в новом мире нет старика Бельгибая и никого нет, а только он один идет. Потом Дуйсен пробормотал: «»Сам стремись достичь всего своими силами!»
