ОДИННАДЦАТАЯ ОСЕНЬ

1

         Если уж дела пойдут на лад, то и все, когда-то рассеявшиеся надежды к осуществлению, оказывается, при случае могут очень легко сбыться. И все же, кто такой Бокен, который, мерно покачиваясь на вороном иноходце, ехал по уже поблекшей степи? И кем же он был только вчера?

         Да так, обыкновенный юноша, сын старого Есильбека. Ему не повезло на экзаменах при поступлении в институт, вот и он валялся теперь дома уже целую неделю. И как тут было не валяться – стоило ему только выйти на улицу, как многие сельчане быстро окидывали его взглядом с ног до головы.  Ему каждый раз казалось, что эти люди злорадно насмехаются над ним. Бокен прятал свое лицо ото всех, потому что он окончил школу с медалью, а вернулся в аул с позором. А те, кто учился еле-еле, на тройки, стали студентами. Ох, как было обидно и стыдно! Он не знал, куда деть себя, когда к ним в дом заходили старушки и говорили: «Ойбой, Батима, как это могло случиться, что твой медалист не смог поступить в институт?» Да разве люду могут понять то, что институт не может принять всех медалистов с распростертыми объятьями. А может, думают, что единственный птенчик Батимы там был единственным медалистом. Видно, многие аулчане считают, что Бокен получал в школе одни пятерки по блату или же за красивые глазки – то ли одним хочется поднять его на смех, а другие, может быть, сочувствуют, а то и вообще, видно, они все хотят принизить его подлинные знания. Все это тревожило. Не зря в народе говорят, что солнце не вечно сияет, человеку не вечно везет, так и ему, бедняжке, сколько же досталось неприятностей от железки величиною с рублевую монету. Когда же его энергия готова была рассеяться по ветру, дядя Токан (да будет ему долгая жизнь!) вызвал его к себе. Вызвал и с легким сердцем посадил Бокена на любимого иноходца. А теперь пусть люди судачат, о чем хотят, Бокен Есильбекович, окончивший с золотой медалью среднюю школу имени Джамбула в совхозе «Джамбул» в тысяча девятьсот восемьдесят первом году, с того дня стал чабаном. Слава богу, он пас этих овец и еще будет пасти с такой же любовью, с какой пас его дед, об этом просил Бокена и Токан-ага. А на следующий год положит в карман настоящее направление, выданное совхозом, и укатит в город, пожелав себе удачи. Если и тогда не сможет поступить в институт, то пусть уж умрет от сплетен аульных старушек!.. Да будет так!

         – Но, милое мое животное, чу-у!..

         Как только он взмахнул плеткой, вороной иноходец вначале опустил шею, потом вытянул ее вперед и танцующе быстро стал переставлять свои ноги.  

         Вокруг было совершенно тихо, раздавалась лишь дробь из-под копыт иноходца. В лицо бил прохладный ветерок. Лучи солнца ласкали полусонные вершины горных хребтов. Перед Бокеном, игриво извиваясь узкой змейкой, убегала тропинка по склону горы к широкой ложбине Коксенгира, оставляя позади мелкие горные холмы. Он поднимался вверх по крутому сосновому склону около двух часов, а когда въехал на перевал, то перед его взором вырос величавый утес, словно сказочный богатырь, вон – это и есть тот самый Коксенгир. Бокену еще с самого детства хорошо знакомы гребни гор и холмов, склоны и овраги, находившиеся у подножья Коксенгира, где стройными рядами возвышалась множество зеленых елей. И на каких только склонах, на каких только холмах этого джайляу не пас Бокен овец, пока его дед в позапрошлом году не ушел на пенсию. Он даже хорошо помнил, в каком овраге и когда ставили стойбище. Его дед никогда не доводил пастбища до того, чтобы овцы вытаптывали их до пыли, а через каждые десять дней откочевывал на новое становье. При этом дедушка часто говорил: «Ойбой, что это люди из ума выжили? Они ведь пастбище погубили, не дав чуток отдохнуть земле». И так все лето, все лето он менял соседей и пастбища, словно перелетная птица.  

Вот поэтому и Бокен изучил как свои пять пальцев эту чудесную окрестность. Он хорошо знал и то, какое пастбище бывает богато разнотравьем и в какой сезон. Вот и сейчас он чувствует, в каком состоянии сегодня находится Коксенгир, как будто он только-только видел все это своими глазами. Вон, простирающийся внизу под покровом густого тальника Булгынсай давно уже пожелтел, и как было ему не пожелтеть, когда на исходе был август месяц. В это время года высокая трава в оврагах и буераках была уже жухлой и валилась набок. Значит, чабаны не могут пасти овец в такой местности, тогда они сейчас могут находиться только в Кенорисе, расположенном выше Булгынская. Бокен как раз направлялся в Кенорис. По словам Токан-агая, отара Жамеша сейчас находилась там. А что, там места неплохие. Только бы с Жамешом ему поладить, а корма в Кенорисе тучные, да и овцам приволье можно пасти. Здесь хоть десять отар размещай, могут пастись хоть до самой поздней осени. И какой же тут богатый травостой! Только один недостаток – уж больно прохладно в этих местах. Со стороны гор дули пронзительные т холодные ветры. А особенно этой осенью они дули не утихая. Видимо, Жамешу приходится очень туго без помощника-то. Интересно, что же он будет делать, когда неожиданно появится Бокен? Словно с неба свалится. Слов нет, он очень ему обрадуется, как обрадовался бы тому, что жена ему родила сына. Да и то правда, разве легко день-деньской бродить по горам в одиночестве? И дядя Токан был какой-то странный – когда отправлял его в дорогу, все твердил: «Живи с Жамешом в дружбе. Но и живя в дружбе не вздумай с ним снюхаться». Странно как-то, почему бы и не жить дружно. Нет, Есильбеков, сколько себя помнит, ни разу не перечил взрослым и ни разу  не осушался их. За свои десять лет, проведенных в школе, он ни разу не получил от учителей ни одного замечания. И теперь, разве он станет вздорить с джигитом, намного старше его, унижая свое достоинство и честь?.. Бокен никогда не видел и не слышал, чтобы и Жамеш с кем-либо ссорился. Говорят, что это образованный и начитанный парень. Когда-то закончил какой-то техникум в городе и несколько лет работал в соседнем совхозе механиком, а потом переехал в совхоз «Джамбул» и получил отару овец. Никто не знает, почему он заменил свою видную профессию на посох чабана, но как бы там ни было, а с тех пор   он является чабаном, о котором не говорят ни хорошего, ни плохого. Все это Бокен слышал от людей. Может быть, они и об этом не судачили, если бы не случай, а было это так: в прошлом году Жамеш купил себе огненно-красный «Запорожец», вот с тех пор и пошли суды да пересуды. Вначале говорили: «На какие же деньги Жамеш купил машину?» С этого вопроса и покатилась сплетня из уст в уста по аулу. Но ответа не нашли. И как бы там ни считали сплетники и счетоводы, на свой месячный заработок  Жамеш, оказывается, не смог бы купить и за пять лет «Запорожец» стоимостью в пять тысяч. А может быть, ему отвалили кучу денег в счет тринадцатой зарплаты в конце года? Нет, и на такое богатство  у него бы не хватило мочи.  Но, может быть, он из соседнего совхоза  много всякой живности? Тоже нет, оказывается, он пригнал одну-единственную корову серой масти. Ойбой, так на что же он купил огненно-красный «Запорожец» стоимостью в пять тысяч? Так и не найдя ответа на этот вопрос, народ стал больше уделять внимания личности Жамеша. «Вон, так и излучают хитрость его ухмыляющиеся мышиные глазки», — сказал один. «Да что там говорить о его глазах и словах, когда ни один помощник не может с ним сработаться», — добавил другой. Вот такие пересуды шли в прошлом году о Жамеше. Бокен не горел желанием слушать все эти склоки, но уши-то не заткнешь, когда даже его одноклассники судачили об этом же. Тогда он очень сердился на них. Какое, мол, им дело до чужой машины?! Ну, купил так купил на свои, а не на чужие же деньги. Ох и народец, до чего же он дошел, если обязательно не изучит и не проверит, он не он будет. Или красный «Запорожец» стал им поперек глоток. Однако не мог же образованный джигит купить машину нечестным путем. А, пусть люди что угодно говорят, на каждый роток не накинешь платок, а он не жалеет, что едет помощником к Жамешу. Чем уж попасть к какому-нибудь старичку, который только и знает что попивать свой айран да выковыривать червей из овечьего зада, так не лучше ли жить райской жизнью возле образванного и сознательного джигита.

         – Чу, доброе ты мое животное, скачи!

         Вороной вытянул свою шею и резко перешел из иноходи в галоп. Опасаясь, что конь может споткнуться на этой каменистой местности, Бокен стал натягивать на себя поводья, но иноходец закусил удила и помчался еще резвее. Не сбавляя темпа, он каметой спустился в ложбину с кустарником и караганником, потом выскочил на вершину плоского холма. Затем, отфыркиваясь, снова перешел на мягкую иноходь. Бокен погладил его по разметавшейся гриве и похлопал по влажной шее. Почувствовав ласку, конь стал прядать ушами. И только тут начал выступать пот на его широком и гладком крупе. Вот это конь так конь! И как прекрасно мчаться на таком коне, кто не мечтал об этом?! С самого аула он не менял быстрой иноходи. Лишь только на возвышенности с густым лесом он час-другой шел крупным шагом. Но и тогда конь свободно поднялся на высокий холм, не задыхаясь и не спотыкаясь. Нельзя его больше изнурять. Если все время ездить на нем вот так, то он быстро похудеет и будет еле носить ноги… С сегодняшнего дня нельзя допускать, чтобы чтобы иноходец понапрасну проливал пот. Если каждый день хоть раз купать его в воде, мыть до блеска шерсть, пускать пастись среди самого сочного травостоя, то ко времени возвращения с джайляу он станет просто загляденье. Тогда-то люди наверняка скажут, увидив мягкую иноходь коня и на нем самодовольного Бокена: «Поди ж ты, хотя ему в дальнейшей учебе не повезло, зато он гарцует на самом лучшем коне на всете». И как тут не быть благодарным дяде Токану, посадившему его на такого коня! Кто знает, пошел бы Бокен к овцам, если бы этот вороной не оказался под ним? Он и сам тогда не заметил, как радостно закивал головой, выражая свое согласие, он соглашался с директором во всем, когда подвели к нему этого чертяку.

2

         Утром Бокен лежал, съежившись на своей железной койке, и тут, спотыкаясь о полы длинного чапана, вошел его дедушка:

         – Эй, сынок, вставай! Тебя директор вызывает, сходи к нему, — сказал он, опираясь на палку у порога. У Бокена затрепетало сердце. Когда он услышал слово «директор», то подумал о директоре школы Касыме. Что же он ему скажет? Или попросит у него суюнши, что не смог поступить в институт? Директор очень тепло относится к нему и , кажется, среди всех одноклассников возлагал большие надежды на Бокена. Когда Бокен отвечал на уроке, у директора

Суюнши – подарок за сообщение радостной вести

появлялись на лице добрая улыбка и он говорил частенько: «Ой, азамат!» А этот «азамат» лежит себе со стыдливым лицом, подобно девушке в первую брачную ночь.

         – Не пойду!  — буркнул он. Чем показываться на глаза уважаемому директору, лучше …

         – Эй, какой Касым, эй… что еще за Касым, а?! – с возмущением проговорил дедушка и стукнул палкой об пол. – Тебя вызывает Токан. Совхозный директор Токан.

         – Все одно, какой бы директор, ни был, не пойду. Знаю, почему он обо мне «скучает», — хочет отправить пасти овец… Я ведь вам сказал  — уеду в город. Сказано – отрублено.

         – О, будь ты наделен со своим городом, бродяга несчастный. Что я директору скажу завтра, а? Ну что я скажу? Мой сын не послушал меня, мои слова не дошли до него, так скажу, да? Под старость-то лет придется краснеть перед людьми. Ах, какая беда! Уезжай, уезжай, убирайся ты в свой город, — выпалил дед и, открыв дверь концом палки, вышел на улицу.

         Бокену стало очень жаль дедушку, он встал, быстро оделся и направился в конец аула, где находилась контора совхоза. По дороге в контору он задумался. Его глазам предстал город. Высотные здания стоят, вытянувшись в шеренгу  по обе стороны улиц… Прохладные и благоухающие парки… Красивые театры… Богатые книгами библиотеки… А что здесь, в ауле? Да не в ауле, а на джайляу. Глухомань и мертвая тишина… Частые пронзительные ветры… Пасущиеся вразброд овцы… Согнувшись верхом на лошади, чабан с нетерпением ожидает заката солнца… «Нет как бы тм ни было, а надо в город сматываться. Чем пасти овец и быть посмещищем людей, надо как можно быстроее исчезнуть», — пришел к выводу Бокен. Вот с такими мыслями он не заметно дошел до конторы. Когда он уткнулся в дверь в конце длинного коридора, обитую черным дермантином, замер.   И как бы он не призывал свое мужество, не мог сделать ни шагу вперед, словно совершил какое-то преступление. Это его всегдашняя привычка – теряться при встрече со взрослыми или должностными лицами. Постояв несколько минут в нерешительности, открыл дверь – а там полно народу. Сидевшие друг против друга люди все как один помотрели на него. Он собрался уже было снова захлопнуть дверь, но услышал мягкий голос дяди Токана:

• Проходи, проходи, Бокен.

Когда, сопя, Бокен нправился к крайнему стулу, Токан-ага, показывая на стул рядом с собой, сказал:

         –  Нет-нет, сюда иди и садись рядом.

         Тут уже ничего не поделаешь, и он, перебирая ногами, словно верблюжонок, который только что начал ходить, дошел до указанного места. Сел на стул, опустил вниз глаза и почесал затылок. Он и сам не понял, почему почесал затылок, кажется для этого не было никакого повода. Присутствующие в кабинете начали шептаться, Бокен услышал: «Это дите старого Есильбека». – «Кажется, не поступил в институт…» — «Он ведь как будто с медалью закончил?» Бокен моментально покраснел до ушей. Он не знал, в какую щель спрятаться. Но в это время Токан-ага сказал:

         – Ну, товарищи, думаю что мы на этом и решим наш вопрос. Если всем все понятно, идите на свои рабочие места.

         Бокен облегченно вздохнул и вытер пот со лба. Но как назло, люди не сразу покинули кабинет, переговарываясь между собой, подавали на подпись директору какие-то бумаги, лишь вдоволь помучив Бокена, они оставили кабинет.

         –  Ну, добрый молодец, рассказывай, — сказал Токан-ага, уставившись на него большими синими глазами.

         А что мог сказать «добрый молодец»?

         – Не смог поступить, — выдавил он через силу.

         – Куда не смог поступить-то? – улыбаясь спросил тот будто ничего не знал.

         – Учиться, — уже громче произнес Бокен. Этим он хотел подчеркнуть, мол, чего спрашиваешь, как будто не знаешь. Дядя Токан снова улыбнулся, собрав морщины у глаз.

          –  Не беда, чего уж тут. Не поступил в этом году, поступишь в следующий год. Ты, наоборот, радуйся, что не поступил в этом году. Да, радуйся. Когда-то я был сильно раздосадован на третьем курсе медицинского курса.   

          – Как это «мединститут»?.. Разве вы не СХИ закончили?

          – Да, закончил СХИ. Оставил мединститут на третьем курсе и перешел на агрофак.

          – Интересно, однако?!

          – К сожалению, не все уж так было благополучно, как кажется, — сказал директор, гладя длинными пальцами седеющие волнистые волосы. Помолчав несколько минут, он вдруг спросил:

          – А куда же ты поступал?

          – На исторический факультет КазПИ.

          – Хотел стать учителем. Правильно… Ну, скажем, закончил бы ты этот институт, а учителем смог бы ты стать?

         Этот вопрос удивил Бокена. Еще в Алма-Ате, когда он вышел с экзамена расстроенный вконец и невеселый сидел в сквере на скамейке, какой-то седой старичок задал тогда ему точно такой же вопрос. Он уже было хотел рассказать об этом дяде Токану, но в это время в кабинет, семеня, вошел Жорга-Жумабек, а Жоргой его прозвали за странную походку.

         – Токе, коней загнали в конюшню. Что, заседлать вашего рыжего с белой лысиной? – сказал он, не отходя от стола.

         – А кого ты хотел заставить заседлать? – спросил Токан-ага, посмотрев ему прямо в глаза.

         – Да табунщика же, Токе.

         – Разве табунщик обязан седлать коня директора? И зачем это? Можешь идти, мы тоже сейчас выйдем.

         Как только дверь закрылась за зоотехником, морщинки на лбу директора разгладились.

         – Да, о чем мы только что с тобой говорили? Да, об учебе… Ну да ладно, о ней мы еще успеем поговорить. Чем же ты теперь думаешь заняться?

         – Поеду в город… Буду работать.  

         – Правильно, я так и подумал, что ты об этом скажешь, — произнес директор, снова водя пальцами по волосам. Бокен подумал: «Сейчас, наверное, скажет, оставайся, паси овец, но я все одно не останусь». Токан-ага молча поднялся с места и стал ходить по кабинету.

         – Братишка, вот по какому поводу я вызвал тебя, — проговорил он вдруг. – Есть такое изречение: «Говори умные слова тому, кто тебя поймет». И я понимаю, что ты как раз такой джигит. Поэтому я вначале решил поговорить прежде с тобой, а потом с другими такими же юношами. Не подумай, я не встану на твоем пути. Если хочешь ехать в город, поезжай! Держать тебя не будем, никто не хочет, да и не имеет права задерживать насильно. Но только я хочу одно понять: почему вы, нынешняя молодежь, все стремитесь к легкой жизни? Не успели еще опериться, а хотите уже получить всяческие блага. Как это понять? Да вы и сейчас наслаждаетесь такой жизнью. Вот, к примеру, взять тебя: благодаря твоему отцу у тебя ступни не сбиты, в горле не застряла ни одна заноза. Или же ты носил на своей спине тяжелый груз м гнул с малых лет горб?   Нет, все эти блага создал твой отец и ему подобные старики, это они в свое время вынесли все тяготы на своих плечах. Вместо того, чтобы понять и оценить это, вы, чем взрослее становитесь тем больше требуете, и чем больше вам дают, тем больше вы выпрашиваете. Дорогой ты мой, прежде чем выпить воду, ведь ее тоже надо попросить… Мучает нас то, то вы, еще не понюхав и не поняв как следует жизни, хотите сразу поступить на учебе и превратиться в специалистов. Ты уж извини меня, может, скажу что-то лишнее, но грош цена таким специалистам. Дырявая копейка, дорогой мой!..

         Голос Токан-ага постепенно крепчал. Чем он громче и убедительнее говорил, тем ниже опускалась голова Бокена, оказывается, то смущение, с каким он вошел в этот кабинет, было ничто с равнении с тем, что говорил директор, и Бокена начал прошибать пот. По всему было видно, что Токан-ага не скорро остановиться в своем красноречии, видимо, он хотел как следует вправить мозги Бокену и выпроводить.

         – подобные тебе юноши, — подойдя к нему вплотную, проговорил директор, — подобные вам молодые люди в свое время спали на снегу, строили города, в нужный момент подставляли грудь под пули. Борясь со снежными метелями, поднимали целину. А что, думаешь, таких трудностей и сейчас нет? Есть. Эти трудности – сельском хозяйстве. Я говорю это к тому, что ведь многие работы на селе все еще делаются вручную. Если даже и появится возможность оснащения села техникой… Я лично думаю, что овец пасти бнз пастуха никак нельзя. Дорогой ты мой, давай не будем говорить о технике, пусть даже в будущем какими бы чудесами ни обладали автоматика и кибернетика, а без человеческого фактора не обойтись, все одно – нужен человеческий ум. Разве они будут пасти овец, как люди, как ты, выбирая сочную траву и вкусную воду? Вот в чем, дорогой, трудности сельского хозяйства. И опять же, очень жаль, что вы аульные ребята, хорошо знающие повадки животных, назначение каждой травинки, и – на тебе! – вдруг вздумали убегать в город. Знаю и то, что любой из вас может успешно справиться с любой городской работой, а разве коренной горожанин сможет справиться с работой овцевода? Ай, вряд ли… Вот что я тебе хотел сказать. Да, и еще…передай своему отцу – пусть сегодня же отправляются в отару Жамеша, он сам мне только что сказал: если не поедет его сын, то поедет он сам.

         Токан-ага нахлобучил на голову серую шляпу, дав тем самым понять, что разговор окончен, и направился к двери. Тяжело поднявшись со стула, вслед за ним поплелся и Бокен. И на улице, никуда не сворачивая, он шел следом за директором. Он и сам не понимал, почему шел за ним. После только что услышанных слов, у него навсегда улетучились мысли о том, что, мол, я во всем прав и все знаю. А когда подумал то, оказывается, до сегодняшнего дня ему никто и никогда не говорил таких откровенных и хватающих за душу слов. На школьном вечере, после окончания десятилетки, директор школы Касым-агай взволнованно сказал: «Ну, дорогие, на этом заканчивается для вас обращение «дорогие». Оказывается, директор еще тогда знал, что с того момента никто им не будет потакать ни в чем и никто не будет их гладить по головке. И правда, кто теперь скажет «милый», кроме старого отца и матери? Да и отец сможет ли его называть даже в душе «дорогой», идя с посохом за овцами, если Бокен удете в город?.. Когда он подумал об этом, у него на душе стало тяжело и пусто. Окружающие его мир был ему не мил, лучи, купающиеся в утренней белой дымке, и прозрачное голубое небо стали какими-то серыми и неприглядными. С уапавшим настроением он следом за дядей Токаном подошел к конюшне. Там фыркали и вытанцовывали с десяток лошадей с гладкой и блестящей шерстью, не поддаваясь табунщику. Видно, на них давно не ездили, вот они дико и отскакивали от него. Посередине конюшни метался Жорга-Жумабек и не мог никак поймать рыжего коня дяди Токана. Лошади, кажется, не столько пугались позвякивания уздечки в его руках, сколько настораживающей походки зоотехника. Жумабек носился из угла в угол конюшни, словно кукла в мультфильме. Да разве конь поддастся такому человеку, он близко его не подпустит! Разозлившийся Бокен мгновенно схватил кожаный аркан, что висел на рогатине, и перескочил через дувал. Потом он сделал петлю на одном из концов аркана, остальную часть сложил в левой руке и кинулся к коням, кружившимся в загоне. Заметив появившегося перед ними человека, они на одно мгновение насторожились. Не упуская момента, Бокен закрутил над головой силком и резко бросил его в сторону рыжего коня. Силок очутился на его шее и обвил, словно змея. Конь встал на дыбы, но Бокен в одно мгновение обвил аркан вокруг своей поясницы и замер на месте, голова упрямого коня оказалась у земли.

         – Ой, и молодчина! – восклицая, подбежал к нему Жорга-Жумабек.

         – Ничего не скажешь, джигит, настоящий джигит, — весело проговорил за дувалом Токан-ага.

         Когда зоотехник увел коня директора, то Бокен решил обуздать и своего коня. Он подумал, что этот иноходец должен во что бы то ни стало принадлежать ему и только ему. Теперь Бокен бросил силок в сторону вороного, и петля крепко сжала шею и этого коня. В это время раздался голос Жорги-Жумабека:

         – Эй-эй, а ну, отпусти! Я на нем на прошлой только неделе ездил на джайляу. Лови вон того, гнедого, — заголосил он.

         Бокен растерялся и не знал, что делать.

         – Не отпускай! Тяни сильнее аркан! – крикнул ему громко Токан-ага, после чего Бокен снова закрутил вокруг своей поясницы аркан и пригнул голову вороного к земле. Как бы то ни было, все-таки это был объезженный конь, он тут же успокоился. Бокен подошел к нему, погладил, а когда конь немного привык к нему, он сделал из аркана недоуздок, натянул на голову вороного и вскочил на него.

         – Эй, будь осторожен с ним, заупрямится и сбросит тебя, — приговаривая, крутился возле него Жорга-Жумабек.

         – Не сбросит. Проедь на нем туда-сюда, — посоветовал Токан-ага.

         Бокен дал лошади шенкеля, и вороной рванулся с места. Эх, сейчас бы на простор, он показал бы свой резвый ход.  А как ногами выплясывает! И спина широченная. Шея же словно красиво выгнутая дуга. Что там говорить, настоящий ветер. Никакая мечта несравнима с ним! Когда Бокен объехал конюшню раза два, Токан-ага сказал:

         – Ну как, Бокен, можно на нем пасти овец?

         – Еще как можно.

         – А если можно, может быть, и ездить будешь?

– Буду ездить! – радостно воскликнул он. – Буду!

Жорга-Жумабек тут и заныл:

– Ойбай, Токе, — он только это и мог проговорить.

– Хватит, зачем тебе иноходец, ты ведь и сам иноходец, — весело рассмеялся Токан-ага. – Тебе, Жумабек, уже за сорок, зачем же тебе иноходец? Пусть ездит на нем вот эта молодежь… А ты, Бокен, сейчас же собирайся и отправляйся на джайляу. Будешь помощником у Жамеша, который который сейчас находится на Кенорисе. А насчет учебы поговорим потом.

Глаза Бокена запылали огнем. Поговорив с директором немного о делах, он быстро поскакал на вороном домой, как будто кто-то собирался льнять у него желанного коня.   

3

Оставив позади отроги гор, простиравшихся справа, Бокен поднялся на вороном коне на высокий холм, находившийся с тыльной стороны Кенориса, и сразу же на него пахнул степной прохладный ветер. Он придержал коня и оглядел низину. Перед его взором предстал тот же благодатно раскинувшийся вширь Кенорис, та же тучная равнина. На первый взгляд все кажется близко, но если поскакать по кривой до подножий и холмов, то конь будет в белой пене. А если пуститься напрямик, пока доедешь до тальника Булгындысая, натрешь до красноты внутреннюю сторону коленного сустава. Стоит только крикнуть с вершины, как эхо разнесется по ущельям. У подножья горных гряд множество разных самых разнообразных родников. Разве можно бросить такую благодатную землю и как можно по ней не скучать!

Вон, у подножья вершины, в тенечке пасется отара овец. Это отара Жамеша. По эту сторону отары на белой лошади сидит сам Жамеш. «Бедняга, измучился, наверное, в ожидании заката солнца».

         Бокен глапом спустился с холма вниз и провернул к отаре, тут и Жамеш тоже поехал к нему навстречу: «Он и вправду утомился», — подумал Бокен. Желая показать, на каком коне приехал его помощник, Бокен, приближаясь к Жамешу, решил распалить вороного. Но шагов за пятьдесят до всадника на белой лошади он вдруг резко натянул поводья. Оказывается, за Жамеша он принял совсем другого человека…Да, действительно, это был другой человек. К нему подъезжал скорчившийся и неприглядный старичок, круглая коричневая шапчонка съехала набок. Одет он был в старинный поношенный чапан. Бокен признал в нем аксакала Оспана лишь только тогда, когда подъехал к нему  вплотную.

         – Ассалаумалейкум, ата! – воскликнул он, вытягиваясь вперед, подал обе руки.

         – Уагалейкумассалам…Э-э, да это ведь сын Есильбека. Ну, как там отец? Жив и здоров ли? – сказал он, постучав табакеркой с насыбаем о переднюю луку седла.  

         – Да, жив и здоров. Отдыхает.

         – Э, пусть отдыхает, бедняга. Может быть, теперь в конце жизни хоть немного отдохнет, а то что же он видел хорошего до этого. Ведь наши с ним долгие дни прошли среди овец, вот так-то, сынок. 

         – А почему же вы сами не отдыхаете, ата?

         – Да разве же мне не хочется выйти на отдых, сын мой! Вон, хлопец Токан, я говорю о директоре, прожужжал мне все уши, твердя одно и то же, что некому пасти овец, а из глины, говорит, мы не можем сотворить чабана. Что тут было делать, вот я весною и согласился пасти овец. С тех пор у Мурзабека в помощниках и волочусь, как шелудовый пес. Хочу вернуться в аул, а они, бедолаги, никак не могут найти человека на мое место.

• А как понять Ваши слова, «тащус, как пес», ата?

– А! Что спрашивать об этом? – произнес он и смачно и смачно выплюнул из-под нижней губы насыбай.

– А ты сам-то куда путь держишь, сынок?   

         – Токан-ага и меня послал помощником к Жамешу. Где его стойбище?

         – Вон оно что, значит, тебя послали к Жамешу. Добро, до-обро… Он разместился со своей отарой в булгындысае. Ты наверное, знаешь, что твой отец каждый год ставил юрту у круглой глиняной почвы? Так вот Жамеш там и расположился со своей отарой.

         Странный какой-то!.. И почему это он гоняет овец по ущельям и оврагам, ведь жалео животных.

          – О боже, да разве они думают о животных! – сказал про Оспана-ата, махнув в ту сторону рукой.

         Бокен тут же попрощался со стариком и поехал прямиком. Возбуждение у него поулеглось, и он уже не понукал резвого иноходца, тот шел спокойно и уверенно. Непонятно почему вдруг у Бокена упало всякое настроение и на душе стало тревожно. Он никак не мог забыть слова старика. Тот сказал: «Разве  в чужом доме и у человека и у собаки не одинаковая жизнь?» И что же это получается: как в старину баи, так и Мырзабек держит своего помощника вместо пса? К тому же ведь Мырзабек сын младшего брата Оспана. Старик же о своем родственнике говорил  как о чужом человеке. Тут что-то неладное…

         На закате солнца Бокен доехал до Булгындысая. Жамеш, оказывается, поставил стойбище на том же самом месте, где когда-то ставил отец Бокена, то есть у подножья дугообразной глиняной возвышенности. Овцы только-только начали заходить в кошару. Услышав топот коня, два черных волкодава с лаем бросились на иноходца. Тут же из темной скромной юрты выскочили два джигита.  Они замерли, подбоченясь и широко расставив ноги. Бокен иноходъю подъехал к коновязи, привязал своего вороного и направился к джигитам. Оказывается, долговязый джигит, стоявший возле Жамеша, был тем самым Мырзабеком.

• Здравствуйте, — Бокен с улыбкой протянул им руку.
• Приветствие твое мы приняли, — сказал Жамеш, посмотрев на него в упор серыми с прищуром глазами.
• Мы уж подумали Жорга-Жумабек, а это ты. А где же твоя учеба? Эй, твою душу! Да, никак, ты уже успел закончить учебу? – выставив свои желтые зубы, расхохотался Мырзабек.
• Спешил же ты, однако, сюда, — сказал Жамеш, не отводя от него своего взгляда.
• Токан-ага послал меня к вам в помощники, — проговорил Бокен и почесал а затылке.

Мырзабек похлопал Жамеша по плечу:

• Сбылась твоя мечта, Жаке. Теперь лежи спокойно да в потолок поплевывай.
• Что, в ауле все старички вымерли? – сказал Жамеш, не обращая внимания на реплику Мырзабека.  
• Да нет, все живы и здоровы. Дедушка привет вам передает.
• Дедушкин привет принимаем с рыданием. Наверное, просил, чтобы мы тебя носили на руках?
• Нет, передает простой привет.
• Гм-м, значит, передает простой привет… – Жамеш хорошо усмехнулся и повернул к юрте.

Бокен не знал, что делать, и начал ковырять носком кирзового сапога землю. Мырзабек положил ему на плечо руку:

• Ну, братишка, с какой же радостью встретил тебя Жамеш!.. – рассмеялся он громко, довольный своей шуткой. – И у меня тоже есть помощник. Ты же знаешь старого Оспана, так это он. Когда он приехал ко мне, так я тоже очень ему обрадовался. Что о нас с Жамешем говорить, мы основательно устали. А во время весенного окота наши мозги совсем размякли. Мы только-только начинаем приходить в себя… А что ты приехал, это очень здорово. 

В это время Жамеш удобно устроился на деревянном седле возле юрты и начал шомполом с наконечником чистить ружье. Ружье у него было пятизарядное, им пользовались только охотники. Длина затвора была сантиметров двадцать, курок и мушка не такие, как у обычного ружья. А может быть, оно и не пятизарядное?

         –  Дядя, а что это за ружье? – тихо полюбопытствовал Бокен. 

–  Это ружье, которое стреляет, — с ухмылкой ответил Жамеш.

–  Да нет, я о марке спрашиваю.

–  Марка старинная.

Бокену стало неловко, словно он задал несуразный вопрос. Но ему все-таки захотелось услышать дельные слова, и он буркнул:

–  И как в цель бьет?

–  Да нет, покружится, покружится, потом только в цель попадает, — сказал Жамеш и сплюнул сквозь зубы.

Бокен тяжело вздохнул. У Мырзабека задергались плечи, и он покатился со смеху:

–   Ну что ты скажешь, ребенок есть ребенок. До сих пор не знает, что пуля-то, вылетая из ствола, вращается по оси. Вот поэтому покружится, покружится и попадает в цель, запомни это, мой мальчик.

Бокену нечего было сказать, и он начал палочкой ковырять землю. Затем поднял голову и посмотрел вокруг. На аркане, опоясавшем юрту, слушилось около семи шкурок сурков. Видно, их убили сегодня, потому что края еще не высохли. Когда он перевел взгляд еще дальше, то у него екнуло сердце. У юрты валялась окровавленная голова горного козла с огромными рогами. Конец длинной бороды лежал на земле, загнувшись.

• Что, парень, рассматриваешь горного козла? А бородка ничуть не отличается от Оспановской, а? – Мырзабек хитро подмигнул Бокену.
• Да этот черт бородатый постарше, пожалуй, самого Оспана.
• Ни жиринки, одни сухожилия, — проговорил Жамеш, заглядывая за ствол ружья, прищурив один глаз. 
• Обойдешься без жирного мяса, лишь бы шкура была цела.
• Какой же дурак даст тебе больше традцати рублей за эту вонючую шкуру?
• Жаке, я в прошлый раз встретил в ауле одного бродягу из города, — серьезно сказал в этот раз Мырзабек. – Он держал в руке рога косули, я у него спросил: «Что ты с ними собираешься делать?» — «Повешу в комнате для красоты, а купил я это богатство за сорок рублей», — сказал он. Если уж рога косули стоят сорок рублей, то эти будут стоить не меньше ста. Найди человека и продай.
• Всему свое время, — проговорил Жамеш и стал подниматься.

В это время за юртой послушался конский топот. Бокен встал, посмотрел в ту сторону. Из-за юрты выехала верхом на коне с двумя ребятишками жена Жамеша Магира.

• Иди, помоги, — сказал Жамеш, кивнул Бокену подбородком.

Лишь только после того, когда Бокен помог снять детишек с бурой лошади и привязал ее к коновязи, Магира поздоровалась с ним и поинтересовалась:

• Все ли у тебя хорошо, голубчик? Когда приехал?

Сама же она пошатывалась и еле держалась на ногах. Видимо, они весь день провели верхом на лошади. Трехлетняя дочь и шестилетний сын держались за подол платья, они тоже были уставшие и с чувством досады смотрели на Бокена. 

• Только что приехал, апай. Меня послали к вам помощником.
• Это очень хорошо. Сам видишь, какая у нас непутевая жизнь без помощника.
• Эй, баба, быстро приготовь ужин! Мырзабек собирается уезжать, — распорядился Жамеш, подбоченившись.
• Ойбой, Жаке, оставь ты свой ужин. До темноты успеть бы добраться до дому, — сказал Мырзабек и направился к своему коню. 
• Завтра поедем туда, как с тобой договорились. Приезжай пораньше, — проговорил ему вслед Жамеш. Потом он повернулся к Бокену и распорядился:
• Расседлай лошадей и отпусти пастись.

Пока Бокен управлялся лошадьми, был готов и ужин. Семилинейная лампа рассеивала по юрте слабый свет. Справа в юрте лежали разбросанные книги, разные газеты и журналы. И это неплохо, есть хоть что почитать.

• Пей чай, голубчик, — сказала Магира, протягивая ему пиалу. Ее продолговатое лицо все потрескалось. Губы тоже были такие же. Она часто облизывала их. Под ее большыми темными глазами, которые смотрели на людей пугливо, разбегались мелкие морщинки… Бокен давно знал Магиру. Когда он учился в четвертом классе, она заканчивала девятый. Жила Магира тогда в интернате. Он слышал, что в десять лет она осиротела и Касым-агай устроил ее в интернат. А кем был ее отец и чем занимался – этого Бокен не знал. У Магиры в школе не было подружек, и она постоянно ходила одна. Училась хорошо. Бокен видел ее портрет на доске почета. Когда в десятом классе Магира вышла замуж, аулчане долго шумели. Одни говорили, что Жамеш насильно увез ее, другие же, что, мол, вышла за него по своей воле. Может быть, это и так, потому что Касым-агай хотел ей помочь, но из этого ничего не вышло. Бокен до сих пор помнит, как его мать однажды сказала, что уж такова сиротская доля…
• Значит, ты ко мне приехал в помощники, да? – спросил Жамеш, перебив мысли Бокена.
• Да, приехал к вам работать помощником. Токан-ага послал.
• Не знаю я никакого Токана-Сокана, ты действительно будешь моим помощником?
• Конечно, поэтому я и приехал.
• Как же тебя звать-то?
• Бокен.
• Бокен… Бокен… А ты знаешь вот такую песню, Бокен: «Мы рыщем по джайляу, подобно бокену, то есть антилопе?»
• Знаю
• А если знаешь, то и ты должен пасти овец на этом джайляу, рыская как антилопа.
• Перестань, Жамеш, чего это ты пристал к ребенку, — тихо сказала Магира.
• Сиди и молчи! Слово тебе не давали! – оборвал ее Жамеш.

Бокен прикусил губу. Словно соленый ком подступил к горлу, во рту появился горький привкус. И действительно, что ему нужно от него? Будто Бокен убил его отца, с первого же раза напыжился, так и старается уколоть его неприятными словами. Он никак не мог понять, чем же не пришелся ему. Разве его вина в том, что он приехал с большим желанием залатать его прорехи, называя дядечкой, думал, что Жамеш угнетен одиночеством. Может быть, он думает, что обойдется и без помощника? Если у него такие мысли, то чего же Жамеш относится к нему враждебно, подобно созревшему, готовому лопнуть гнойнику: того и глядя прорвется. Лучше бы сказал: убирайся ты, мол, подобру-поздорову. А если так, то лопата всегда найдет, где копнуть, и Бокен поехал бы уже своей дорогой… Нет, Бокен не такой уж глупый человек, пусть Жамеш, если у него хватит силы, попробует прогнать его хотя бы палкой. Если ему не нужен помощник, то он нужен Магире. Да-да, надо облегчить труд этой забитой молодой женщины.

В юрте было темно-темно. Бокен лежал возле двери, накрывшись шубой, ему не спалось. Из-под юрты потягивало прохладой, вместе с ней проникал и запах от овец, которые лежали за юртой. До чего же знакомый запах!

Снизу, из ущелья, доносился шум бурной горной реки. И этот шум тоже знаком с детства. Тогда он вот так же лежал и не мог спокойно заснуть, прислушиваясь к шуму воды. В то время он часто мечтал, жизнь казалась ему радостной и красивой. И какими же сладкими были эти романтические мечты! Он стремился побыстрее стать взрослым, думая, что никто и никогда не встанет на его пути и не будет перечить ему.

• Жамеш, ты спишь?

Бокен прислушался. Кажется, они тоже спят, подумал он.

• Жамеш, — Магира шептала еле слышно.
• Чего тебе? Что ты хотела спросить?
• Да так… Ведь говорили, что этот паренек закончил школу с золотой медалью…
• Ну и что из того?
• Да так, просто подумала, почему же он не смог поступить в институт?
• А ты бы спросила у него самого. Видно, с треском прокатили.

Магира тяжело вздохнула. Бокену стало тяжело дышать: «Видно, с треском прокатили…» Стыд-то какой, а! Неужели все люди так думают? А в действительности-то он не провалился на экзамене. Только вот по истории не ответил на два вопроса и получил тройку. У этой же тройки есть своя история. Вспомнив об этом, Бокен совсем потерял сон.

4

                   Бокен ездил поступать в КазПИ на исторический факультет. Первый экзамен был по истории СССР, и его сдавали одни медалисты. Оказывается, самое трудное – проходить испытания вместе с сильнейшими, подобными тебе. Бокен подошел к столу и дрожащими пальцами кое-как вытащил билет. Прочитал вопросы – по его телу побежали мурашки. Эти вопросы были ему хорошо знакомы, и ответы на них у него уже были готовы. «Первобытно-общинный строй на территории СССР», «Восстание декабристов», «Битва под Москвой». Самое интересное, что эти же вопросы у Бокена были и на экзаменах в школе. Так зачем сидеть и ждать?

• Агай, я готов отвечать, — сказал он, представ перед седым преподавателем в очках.
• Мальчик, не спеши. Спешка может перечеркнуть весь твой многолетний труд, сиди и готовься, — произнес вежливо преподаватель, постучав ручкой по столу.

Бокен снова сел на свое место. Сесть-то сел, да не было настроения обдумывать ответы на вопросы. Чего голову ломать, подойдет его очередь, он все и выложит этому доброму мужчине. Но до него было еще шесть ребят. А у него не хватало терпения, он хотел, не ожидая своей очереди, ошеломить преподавателя своими ответами… Не прошло еще и пяти минут, как он вскочил с места и проговорил скороговоркой:

• Агай, я готов!
• Эй, ты чего это подпрыгиваешь, а? Что, экзамен для тебя игрушка? Вы только посмотрите на него, не терпится ему, прыгает, как червивый козел, а? – резковато бросил седой преподаватель.

Бокен как стоял, так и замер, словно его обухом ударили по голове. За десять лет учебы в школе он ни разу не слышал от своих учителей слова «эй!», а этот седоголовый, на тебе, сравнивает его с козлом, да еще с «червивым козлом». И чего это он возомнил о себе? Бокен покраснел и украдкой посмотрел по сторонам. Сидевшие за столами ребята показались ему тоже козлами. Бокен не знал, сколько он сидел в оцепенении, он очнулся лишь тогда, когда седоголовый        обрратился к нему: 

• Эй, мальчик, ты готов?

Слава богу, хоть в этот раз не назвал «червивым козлом», подумал Бокен и подошел к столу. Он сел перед преподавателем, и по телу Бокена прошла дрожь, а вдруг тот опять брякнет что-то несуразное. Но, когда преподаватель просмотрел его экзаменационный лист, его бурое личцо вдруг изменилось:

• Так-так, Есимбеков. Та-ак, — проговорил он, улыбаясь с притворной теплотой. И тут же тихо прошептал: — Так, та-ак, а теперь выводи свои рулады, Есимбеков, — проговорил он протяжно и откинулся на спинку стула.

Бокен посчитал излишним объяснять, что он вовсе не Есимбеков, а Есильбеков, и начал «напевать». Рассказывая, он старался, как когда-то требовал Касым-ага, останавливаться на основных моментах истории и на их историческом значении. О чем бы он ни говорил, седоволосый преподаватель кивал головой и восклицал: «Молодец, ай да молодец!» А когда Бокен без запинки ответил на все три вопроса, седоволосый сказал:

• Молодец, Есимбеков, так соловьем и заливается, знающий мальчик, — и тут же начал искать экзаменационный лист Бокена. Как на грех, среди множества бумаг тот не мог отыскать его экзаменационный лист. Подумав, что седоволосый ошибается в фамилии, Бокен сказал:
• Агай, моя фамилия не Есимбеков, а Есильбеков.   
• Как это? – седоволосый сорвал с переносицы очки. – Гм-м, Есимбеков, то есть Есильбеков, — произнес он удивленно и снова напялил очки на переносицу. – В общем-то ты отвечал хорошо, юноша. Но… Почему ваш ответ без всякой стройности и строчите без разбора что к чему? Иногда вас трудно понять. Назовите-ка снова декабристов.
• Пестель, Муравьев, Бестужев… — начал перечислять Бокен.
• Подожди, парень! У Пестеля и Муравьева есть имена? —  спросил преподаватель.
• Есть, агай. Павел Пестель…
• Не торопись, юноша. Он ведь не просто Павел, а есть у него и отчество, не так ли? Например, как Петрович, Сидорович.

К большому сожалению, Бокен не помнил ни одного отчества этих декабристов.   

• Не знаю, —  честно признался он.
• Вот видишь, юноша, не знаешь. Не знаешь, а строчишь как из пулемета. И о двадцати восьми панфиловцах ты тоже все перепутал. А сели знаешь, то назоваи полностью их имена и отчества.

Бокен и на это ничего не мог ответить.

• Так, та-ак! Какую же оценку тебе поставить? – спросил он и, подумав, чиркнул ручкой по экзаменационному листку. Бокен взглянул в листок и увидил, что там красовалась тройка.

Он вышел на улицу сам не свой и опустился на лавочку, стоявшую у тротуара. Потом вынул из внутреннего кармана свою медаль и долго стал рассматривать ее, переворачивая в руке. Ничего-то в ней особенного нет, просто желтая медяшка. Бокен швырнул медаль вверх большим пальцем и хотел поймать ладонью, но она со звоном покатилась по тротуару. В это время за его спиной послышался голос:

• Сынок, что у тебя за предмет? – он быстро оглянулся и увидил на другом конце скамейки какого-то старичка в белой рубашке и черном галстуке.
• Медаль, — сказал он, нагнувшись к земле за ней.
• А если медаль, так разве с нею можно баловать?

А какая медаль, если не секрет? – спросил он,  придвигаясь к Бокену.

Бокен очень рассердился. От того седоволосого всякого наслушался, а теперь этот седоголовый что-то хочет сказать.

• Обыкновенная медаль… В школе полученная золотая модель.
• А-аа, золотая медаль, говоришь. Значит, ты круглый пятерочник. Джигит, ну и джиги-ит! – старичок, прищурившись, посмотрел на него. В его глубоких глазах заискрилась загадочная улыбка.
• Да, закончил школу на пятерки. Разве за тройки дают медаль?
• Все правильно… Ну а какой предмет ты лучше знаешь на пятерку? – усмехнулся старичок.

Странный какой-то вопрос! Если все предметы закончил на пятерки, то все их ты и знаешь на пятерки. 

• Все предметы! – сказал он, словно взвешивая на ладони медаль.

Старик повернулся к нему боком и положил руку на его плечо. Лицо незнакомца приобрело серьезное выражение, исчезла и таинственная улыбка.

• Ошибаешься, сынок невозможно знать все предметы на пятерки, — сказал он. – Если бы ты сказал, что знаешь один какой-то предмет на пятерки, я бы тебе сразу поверил. Кстати, а в какой институт ты приехал поступать?
• На исторический факультет в КазПИ.
• Значит хотел стать учителем?
• Если закончу, то, наверное, стану им.
• Ну-ну, будь здоров и живи, сынок что тебе я еще могу сказать, — старик встал с места и пошел. Удалившись на порядочное расстояние, он оглянулся и поднял палец: — Не балуй медью, сынок… Когда-нибудь ты поймешь мои слова, — сказал и пошел не оглядываясь. 

… Эти слова старика надолго заставили задуматься Бокена. И сколько бы он ни думал, а ничего не мог понять в смысле сказанных стариком слов. Может быть, когда нибудь поймет,а сейчас стоит ли забивать голову всякой всячиной, и тут же он забыл про этот разговор. Но, когда сегодня этот же вопрос задал и Токан-ага, он удивился. Это что же получается? Если бы он в этом году поступил в институт, неужели бы его никогда не закончил? А если бы закончил КазПИ, неужели не смог бы стать учителем? Кто его знает? Это пока для него загадка.

– Вставай, сынок, опоздаешь в школу на занятия, вставай же…

           Бокену не хотелось вставать, даже если бы перед ним поставили вкусное яство, не говоря уже об уроках. Все его тело вжималось в постель, словно оно было в объятиях какого-то блаженного мира. Вся его спина млела, словно ее согревали песком. Эх, лежать бы так и лежать бесконечно! Но дедушка все тянет и тянет за край его одеяла и не дает Бокену никакого покоя. «Дедушка, еще чуток посплю, ну еще хоть немножечко». Он хочет произнести эти слова громко, но не может.

• Эй, вставай, дьявол возьми тебя, вставай, говорю!

Лишь только когда с него сдернули шубу, Бокен вздрогнул и проснулся. Он спросонок не понял, где находится, посмотрел по сторонам, протирая глаза, и тут увидел подле себя в нижнем белье Жамеша, который подолз к нему на четвереньках и сдернул с него шубу.

• Парень, ты что, на курорт приехал?
• Нет, приехал пасти овец.
• А коль приехал пасти овец, почему не встаешь когда тебя будят?
• Я не слышал вашего голоса.
• Тогда не кутай голову в шубу. Пойди найди коней и пригони сюда.
• А где кони?
• К меня под одеялом.

Под одеялом рядом с Жамешем шевельнулись бедра Магиры. Бокен почему-то смутился и быстро вышел на улицу.

Красная зорька только-только начала гнездиться на вершинах гор. Внизу ущелья и овраги голубели, словно туда оседал дым. Гремя уздечками, Бокен шел вдоль тальника, росшего на берегу речки. Под ногами хлюпала болотная грязь. Все пастбище было  вытаптано, и везде лежала одна пыль. Бокен знал, что на овец, пасущихся в такой местности, часто нападает хромота. Япырай! И как только этот взрослый человек не может понять этого, ведь он довольно долго пасет овец? Или, как говорил аксакал Оспан, они не думают о состоянии скота?.. что там говорить о скоте, когда он не заботится о людях. Взять к примеру, вчерашний вечер, когда, усталые, приехали с пастбища его жена и детишки. Вместо теплых слов он грубо повелел жене поставить чай, а сам стоял подбоченясь. Чем же Жамеш сам занимается весь день? А действительно, что он делает с этой пятизарядной винтовкой?.. Ничего, и день тот не за горами, все со временем узнаем.

Пока Бокен нашел коней в тальнике, на землю уже подали светлые лучи от солнца. При приближении к юрте он увидил, сто овцы выходили из кошары. Все они по привычке шли в сторону того оврага, где паслись каждый день. Впереди отары важно вышагивал вожак с белой бородкой. Но и нашли же себе пастбище! Он свистнул, и испуганные овцы повернули назад. Пусть поворачивают себе! С сегодняшнего дня он не он будет, если хоть раз овцы ступят в этот вонючий овраг!

Овцы снова побрели с торону кошары. Крепко стиснув зубы, следом за ними едет на вороном коне Бокен. Он не отрывал глаз от копыт овец, тонувших в черной земле. Передние кончики копыт загнулись у них кверху и сильно вздулись. Овцы, опасаясь ступать такими копытами, покачивались из стороны в сторону. Они дергали головами и останавливались через каждые два шага. Какая же безжалостность! Каким же надо быть бессердечным, чтобы вот так целую отару привести в плачевное состояние! Все овцы хромали и были худые. У одних зачервивела спина, у других под курдюком. Как песья падаль! И в чем же они провинились, бедняги? Нет, его надо остепенить, иначе никакого толку не будет…

Бокен, повернув передних овец в сторону Кенориса, вернулся к стойбищу, здесь он увидел у порога юрты важно стоявшего Мырзабека. Сегодня и уц него висело за плечом ружье, а на поясе патронташ.

• Ну как, братишка, выспался? – спросил он, выставив свои желтые зубы и ехидно улыбаясь.

Бокен, молча опустив голову, стал проходить мимо него.

• Ничего, и ты выбьешься в люди, — сказал тот и похлопал Бокена по спине.

Бокен резко повернулся к Мырзабеку и только хотел сказать, что он не собирается быть таким человеком, как он, но тут из юрты вышел Жамеш и набросился на него:

• Эй, ты где блудишь бродяга? Где кони? Почему повернул овец от пастбища?
• Не было пастбища и это не пастбище, агай, а вонючее болото. Ведь жалко же скотину, ага…
• Ишь ты, пожалел! К чему мне твоя жалость!..
• Как не жалко, ага, когда половина из них хромает.
• Что, я из заставил хромать?!
• Я этого не говорю, но… Разве можно все лето пасти овец на таком гнилом месте? В таких болотистых местах бывают всякие вирусы, вот и червивеют овцы. И еще…
• Ойбай-ай, все его «вирусы», кажется, проникли в мою голову, и в мозгах что-то засвербило. И какой же он всезнайка, а?
• Верно и то, ага, что вирусы проникают и в мозг. Овцы нередко заболевают вертячкой и кружатся на одном месте оттого, что вирусы проникли в их мозг …
• Кончай, кончай, не морочь голову. Если уж такой знахарь, обо всем этом лучше расскажи веттехнику. Можешь рассказать эти сказки и зоотехнику Жорге-Жумабеку.
• Расскажем, расскажем и директору совхоза. Чтобы вы ни говорили, ага, нельзя так пасти овец.
• Так я и знал, что этот юнец знает многое. Потому что школу закончил с золотой медалью. У него голова не как у нас табакерка, а целый казан, — сказал Жамеш и уставился серыми насмешливыми глазами на Бокена.

Эти слова, словно шилом, укололи сердце Бокена.

• Какое вам дело до моей медали и до моей головы?!
• Кончайте вы, джигиты, что с вами? – сказала Магира, подходя к ним. – Как не стыдно браниться подобно женщинам. 

Бокен молча отвернулся и присел возле юрты. Мырзабек уставился на него, выпучив глаза и удивляяст: ну и характерец, мол, у этого юнца. Маленькая девочка, вцепившись в платье Маширы, и шестилетний сын тоже внимательно смотрели на Бокена со слезами на глазах. Трудно сказать, то ли они желали его, то ли побаивались. Дети были чумазые. Лицо подбоченившегося Жамеша сморщилось и побагровело. Казалось, что он хотел сказать что-то колкое. Было понятно, что эти слова будут направлены в адрес  Бокена.

• Идемте, будем пить чай, — пригласила Магира мужчин и направилась в юрту.

Жамеш и Мырзабек тоже уселись рядом, опираясь спинами о юрту.

• Жаке, мы не опоздаем туда, о чем говорили вчера? — спросил Мырзабек.  
• Теперь мы туда не поедем, — ответил Жамеш.
• Это почему?
• А потому – надо пасти овец.
• Но ведь у тебя теперь помощник.
• Чихал я на такого помощника.

Жамеш злонамеренно произнес эти слова громко, чтобы их услышал Бокен. И вдруг у Бокена в груди что-то обожгло. «Чем казаться в их глазах бессильным, лучше поеду на пастбище», — подумал он и поднялся с места, затем быстро оседлал своего вороного и направился на пастбище.

• Эй, братишка, ты что, несовсем поехал в аул? – крикнул ему вслед Мырзабек.
• Нет, поехал пасти овец.
• Миленький, чаю попей! – выскочила из юрты Магира.
• Попозже попью…

Бокен услышал за спиной хохот Жамеша и Мырзабека.

6

Бокен, давая частый отдых хромым овцам, кое-как к полудню пригнал  отару на широкую равнину у подножья Кенориса. Солнце уже перевалило за полдень. Хрумкая стебелями травы, овцы разбрелись по широкой равнине. Они быстро насытились свежей и сочной травой и теперь паслись неторопливо. У подножья выступающих скал, рассыпавшись по полю, словно горох,  тоже паслись чьи-то овцы. Это, верно, был вчерашний аксакал Оспан, он сидел в белом чекмене на сером коне.

     Бокен крепко проголодался, в животе беспрестанно урчало. Вчера за ужином он кое-как выпил чашку чая и съел кусок хлеба, потому что за  ним все время следили серые глаза Жамеша.  А утром и вовсе не съел ни крошечки. Да что там говорить о еде, когда на душе было неуютно и тоскливо. Желудок можно наполнить и водой, а чем наполнить свою душу? Вокруг молчаливая степь… не с кем даже переброситься даже словом. Душа к чему-то тянется, но к чему – непонятно. И какая польза от того, что жаждет душа? Какая радость и какое развлечение может быть в этой безлюдной степи?.. Нет, и здесь когда-то Бокен чувствовал радость и часто развлекался. 

Лежа вот на этой самой лужайке, он запоем читал книги, любовался закатом. Если же это ему надоедало, вырезал себе арчу и мастерил складнем всякие игрушки. Часто глядел на плывущие перистые облака и передавался чудесным мечтам. Он даже чувствовал радость тогда в том, что вечером возвращался с пастбища домой. Потому что ему навстречу выходила мать и отец, говорили ласковые слова, а потом ставили перед ним всякие яства. А теперь куда ему торопиться?..

     Бокен зло усмехнулся и перевернулся на спину…По небу плыли белоснежные облака. Те самые белоснежные облака, которые когда-то уносили его в сладостных мечтах в дальние дали. Вот и сейчас, как и прежде, они медленно плыли по небу на восток. Бокен и вправду любил в детстве эти пушистые, словно лебеди, облака. Когда они клубились и поднимались из-за скал Коксенгира, он долго, не отрывая глаз смотрел и любовался ими. Они то походили на скакуна с вьющейся гривой, то превращались в неуклюжего белого медведя. А весной они уподоблялись плывущим льдинам и уносились в неведомую даль. Бокен как сейчас помнит, однажды он спросил отца: «Папа, а чернеют  ли белые облака?» Тогда отец рассмеялся и сказал: «Почему же не чернеют, сынок, конечно, чернеют. Дитем и ты тоже был беленьким, — а потом добавил: — Зачем говорить о внешности, лишь бы душа была чистой, как эти облака». В то время Бокен еще не понимал, что такое «душа» и что такое «белое». Только чуть позже он начал понимать, что «белый» — это чистота и безгрешность, то есть человеческая доброта и честность, «черный» — это коварство, зло и зависть. И еще он понял, что эти два понятия всегда идут рядом. Самым обидным для него было и то, что он слишком рано начал все это понимать. Оказывается, чем больше узнаешь или понимаешь в жизни, тем больше получаешь обид от взрослых людей и поэтому иногда перестаешь им верить. Хотя Бокен и чувствовал все это  своим нутром, но никогда так, как сегодня, не болела еще душа и не ныло его сердце. Помнит, в школе ему никто не бередил душу. И какими же были чистыми в то время его чувства и его вера в людей! Странно, если бы в то время сказали ему, что и преподаватели в институте такие же круглоголовые, как все люди, он ни за что бы не поверил этому. Они представлялись ему солидными, с очками на переносице, мудрыми несравненными людьми. И как же он спешил увидеть этих самых несравненных людей. Ну и увидел? А что услышал? Просто-напросто обозвали «червивым козлом»,  с тем и вернулся обратно в аул. Вернулся, так и не поняв одного, почему же все-таки седоволосый преподаватель поставил тройку. Пусть и вина Бокена в том, что он не знал по отчеству декабристов, но знает ли сам преподаватель полностью имена и отчества двадцати восьми гвардейцев-панфиловцев?..

      Где-то рядом послышался конский топот. Бокен приподнял голову и увидел подъезжающего на сером коне аксакала Оспанак. Бокен обрадовался, вскочил с места, будто увидел родного отца, и услужливо подбежал к  нему.

• Ассалаумалейкум, ата!
• Агалейкумассалам… А, это ты, оказывается? Я так и знал, — сказал он, натягивая повод.
• Слезайте с коня, ата, — торопливо сказал Бокен, словно старик собрался бежать от него.
• Слезу, сынок, слезу.

Старик стреножил коня вспомогательной веревкой и сел перед Бокеном, скрестив ноги. Когда взгляд Бокена остановился на длинной рыжей бородке старика, сердце у Бокена сжалось. Она в самом деле была похожа на бородку горного козла, окровавленная голова которого вчера лежала возле юрты.

• Сынок. Есть утебя закурить? – попросил старик и погладил свой крупный конопатый нос.
• Я не курю, ата.
• И правильно, нечего этой заразой увлекаться. Я тоже ведь не курю, хотел понюхать. Утром кончился насыбай, а сейчас так свербит в ноздрях. 
• Апырай, как плохо! – сожалею, что у него не оказалось в кармане табака, сказал Бокен.
• Еще бы, сынок. Ведь это моя основаная пища. Без насыбая словно что-то потерял, хожу сам не свой.

При упоминании о пище у Бокена в животе сразу заурчало, и он проглотил слюну. «вряд ли и старик что-то поел сегодня», — подумал Бокен.

• Ата, а вы сегодня ездили на обед? – спросил намеренно Бокен.
• Вот мой обед, сынок, — старик раскрыл нараспашку полу своего чекменя и щелкнул по маленькому черному бурдюку, висевшему на поясе. – Я наполняю его теплым айраном, и его мне хватает до самого вечера.

Когда Бокен увидел торсык, у него потекли слюнки. «Эх, была бы сейчас пиала теплого айрана. Только одна пиала бы».

• На донышке есть еще немного, — сказал старик, взболтав торсык. – Будешь пить?
• Не-ет, ата, я не проголодался, — сказал Бокен, облизывая губы. И тут же пожалел, что отказался. Ничего не поделаешь с этой застенчивостью.
• Ну ладно, коль так, — проговорил старик  и снова щелкнул по своему торсыку. – разве это пища для меня сынок. Разве сравнить ее с горячим чаем в обед, когда тебя прошибает пот.
• Почему же тогда не пьете?
• Ай, да разве же я отказываюсь от чая? Этот пес Мырзабек уезжает утром рано и приезжает поздно. А у снохи ноги больные. Мне же нельзя бросить овец. Я пробовал раз два поговорить с ним, а он смеется: «ничего, ата, не помрешь». Ай, этот собачий сын, наверное думает, что у старого человека нет души. Не знаю, родной мо      й, больше не могу терпеть, подумывая уехать. Да и сердце в последнее время стало барахлить.

Бокен же подумал, что под словом «сердце» он подразумевает свой желудок. И как не будет болеть желудок вот от такой пищи! «И какой же безжалостный человек этот Мырзабек, а?!» Ведь это настоящая подлость. Разве сделает добро кому-то человек, который не жалеет даже родного брата своего отца!»

•  А в каком состоянии овцы Жамеша? —  спросил старик.
• Плохо. Половина хромает. Кое-как я их сюда пригнал.
• Так оно и должно быть. Да он, проклятый, за все лето не переменил стойбище.
• А почему не менял?
• Да по той простой причине. Булгындысай со всех сторон упирается в тупик, и он явяляется как бы западней. Если утром отогнать овец наверх, то вечером они сами прибегут в кошару. Или его молодая жена собирает их поодиночке в кустах тальника. Попробовал бы он отпустить овец без присмотра в этом Кенорисе, нашел бы он, пожалуй, в таких оврагах их следы… Когда он прикочевал в первый раз, то поставил свою юрту у подножья Кенориса. Тогда у него был помощник. Ты знал сына кузнеца Омарбая? То ли Марат, то ли Мурат звали его. Этот паренек проработал у него несколько дней, а потом бесследно исчез: или Жамеш прогнал его, или он уехал по своей воле, — один бог ведает об этом.

Судя по словам старика и по вчерашним колким выражениям Жамеша, Бокен понял, сто старший чабан не желает держать у себя молодежь. Бокен собрался было спросить у старика о причине такого нежелания, но в последний момент ему показалось, что это будет неприлично, и он сменил тему разговора.

• Ата, а что мне теперь делать с хромыми овцами?
• А справишься ли ты один с этим? – сказал старик и полою чекменя прикрыл колени. – Самый верный способ – каждый день паси овец здесь. По дороге сюда есть три родника. Переходя через них, твои овцы очистят и размягчат свои копыта. С одной стороны – это лекарство, а потом, когда уже пригонишь их сюда, отбери самых немощных, прочисти им копыта, выскреби червяков и посыпь раны купоросом. Если таким способом будешь лечить каждый день по пять-шесть овец  — это уже какая-то да польза для животных. Я делаю только так. И за это мне никто не платит ни гроша. А что делать? Жалко ведь скотину, сынок. 
• Я тоже подумал о таком лечении, ата.
• Э-э, сынок, сейчас мало кто жалеет скот. Некоторые как псы смотрят на него. Пусть у животных нет разума, но ведь и у них есть душа. Только, бедняжки, не могут говорить, чтобы рассказать о своих страданиях. Вот что я заметил, сынок: кто не жалеет животных, тот оказывается, не жалеет и человека. Ты, наверное, знаешь Кайыпберды? Так вот, он в прошлом году избил свою жену до полусмерти, и ее, бедняжку, в тяжелом состоянии увезли в больницу. Этот самый Кайыпберды, будь он неладен, еще в детстве колол шилом лошадь вместо кнута. Он на ней тогда возил сено. Так Кайыпберды воспитывался с детства, и, в результате, вон чем закончилось…

Бокен хорошо знал Кайыпберды. Он был средних лет, невзрачный такой, и жил на самой окраине аула.

• И еще, ты знаешь глубокий овраг Кокенсай, находящийся возле нашего аула? – спросил Оспан, привлекая внимание Бокена еще одним рассказом. – Это было давно, еще в нашем детстве. Так вот, послушай, в этом овраге жил старик по имени Кокен. Ничего плохого не скажешь, покойник, да будет ему земля пухом, был настоящим человеком.  В своей жизни я больше никогда не встречал таких людей. Правый рукав его черного чапана был очень длинный и всегда тащился по земле. Ты не удивляйся, сын мой, это действительно было так. Потому что покойник жалел овец и никогда не подгонял их плетью или же прутом, а пугал овец вот этим самым рукавом, взмахивая им. И умер-то он из-за этого рукава. А спросишь почему? Однаждый повзрослевший его сын приехал на необъезженном четырехлетнем, со здездочкой на лбу коне. Вот Кокен и решил пригнать на нем овец. Сел верхом на него и взмахнул  своим длинным рукавом, конь испугался и начал брыкаться и наконец сбросил с себя старика. Кокен сломал себе ключицу и потерял сознание. А придя через нексолько дней в сознание, первым делом спросил у сына: «А что с рыжим конем?» Сын ответил: «Я зарезал его». А старик: «Ну если ты не пожалел животное, то чего же жалеешь меня? Уходи!» — прослезился и отвернулся к стене. Вот, сын мой, какие люди жили в те времена… Ну да ладно, хватит, надо возвращаться, вон и солнце клонится к горизонту.

Они оба поднялись и пошли к коням.

7

     Пока Бокен подгонял овец к кошаре, на степь опустилась ночь. Он загнал овец, отпустил пастись лошадь. То ли оттого, что сильно проголодался и устал, но у него потемнело в глазах и он еле-еле, пошатываясь, нашел вход в юрту. В переднем углу в разных местах спали детишки. Магира на полу расстелила и сидела задумавшись у костра, она была одна. Жамеша не было.

• Ох, и проголодался же ты, милый. Я в полдень с детьми взобралась на холм, чтобы пригласить тебя к чаю, но ты был далеко, чуть  ли не на краю света, — сказала Магира, пододвигая к нему баурсаки.

Бокен выпил пиалу чая, и на лбу у него выступил холодный пот.

• А где дядя Жамеш? – спросил Бокен.
• Не знаю. Как утром уехал, так до сих пор и нет. Приедет поди, куда денется. – Магира вздохнула, однако не чувствовалось, что она тоскует по мужу.
• Апай, а почему Мурат ушел от вас? – спросил Бокен.
• А ты говоришь о том Мурате, который был у нас помощником? Нам ничуть не стало хуже от того, что он ушел. Хорошо, что мы от него легко избавились, — проговорила Магира, наливая чай из желтого самовара. – Он всего-то и был у нас шесть дней. За эти шесть дней он совсем измотал наши нервы. Я тоже выжила из ума, называя двадцатилетнего парня «ребенком».  У него не было ни капельки уважения к старшим. Если Жамеш ему слово скажет, то он ему два. Мы сразу, еще с первого дня его появления, потеряли всякую надежду на него, будь он неладен… А было это так: всего-то сы прожили на новом месте два дня. Вечером загнали овец в кошару и только-только были сели за дастархан, как вдруг послышался топот копыт. Овцы испугались и стали шарахаться в стороны. Мы выбежали на улицу. Кто-то на темном коне скакал прямо на юрту, словно хотел снести ее. От такой езды не только овцы, но и человек испугается. Темный конь весь в пене, тяжело дыша, остановился прямо перед юртой. На седоке был темно-синий костюм, а на голове огромная черная кепка. Оказывается это был Мурат, сын кузнеца Омарбая. «Привет!» — сказал  он, сидя на коне, взмахнув правой рукой. «А других русских слов у тебя  в запасе нет,  что ли?» — спросил у него Жамеш. «Хватает», — ответил он, поворачивая коня к коновязи. Жамеш посмотрел на меня, будто спрашивая: «в своем ли уме этот парень» — и повел плечами. А Мурарт, как будто ему до нас и дела нет, привязал своего коня, снял с него седло, стреножил, повернул его голову в сторону Булгындысая и ударил уздечкой по заду. И лишь только потом повернулся к нам. Все это он проделал неторопясь. Мы тоже не торопились и смотрели на него. Подойдя к нам, он подбоченился и сказал: «С сегодняшнего дня я ваш помощник». – «Теперь даже борода наша позеленеет», — ответил Жамеш. – «Непременно», — отпарировал Мурат.

За чаем Жамеш спросил у него: «Почему же это ты не привез с собой высокий стул?» — «А для чего?» — удивился Мурат. «Как для чего? Если ты всегда будешь сидеть вот так на корточках, то твои штаны разойдутся по всем швам, дорогой» — с усмешкой сказал Жамеш. «А вы не беспокойтесь, это не простые штаны, а джинсы. И сколько, думаете, они стоят? Ни много, ни мало двести рублей. Думаю, что каждая вещь оправдывает свою цену», — сказал он, поглаживая свои двухсотрублевые джинсы… 

Назавтра утром, прищурившись, Мурат спросил у Жамеша: «Кто из нас сегодня будет пасти овец», — ответил Жамеш, нарочно переходя на «вы»». «Хорошо», — ответил тот и, напялив на голову огромную черную кепку, поехал выгонять овец на пастбище. Но самое интересное то, что он, как только солнце стало переваливать за полдень, прискакал домой и как сумасшедший соскочил с коня.

«Что случилось? Не волки ли, часам, напали на овец?» — испуганно спросил Жамеш. «Да нет, волки не напали на овец. Но мой желудок волки, кажется попали. Так и воет что-то в нем… А вообще-то, вредно для желудка, если не ешь вовремя, Жаке. Об этом пишут в журнале «Здоровье», —  растянув до ушей в улыбке рот, проговорил Мурат. Жамеш от злости так и почернел. Сначала он ничего не мог сказать. Но потом гневно он начал отчитывать того: «Давай, убирайся! Сию же минуту убирайся! Такой пес, у которого воет в желудке, мне не нужен. Вы только посмотрите на него, скот оставил без присмотра и прискакал сломя голову. Это что же за человек, а? Давай убирайся! Но если только на овец нападет какой-то зверь и раздерет их, то я не знаю, что с тобой сделаю. Пойми это и давай уматывай!»

Кажется, он не ожидал от Жамеша такой выходки, постоял немного, переминаясь с ноги на ногу, и снова поскакал на пастбище. Одним словом, после этого он начал придерживать свой язык. Но от того, что заложено в крови, разве легко можно избавиться? После этого они с Жамешом из-за каждого пустяка стали часто ссориться. А в последний раз ссора началась из-за того, кому же седлать коней. Утром Жамеш попросил его оседлать коня.

«Не буду. Если надо, сам оседлаешь!» — огрызнулся Мурат. «Почему это ты не оседлаешь? – спросил Жамеш. «Я тебе не слуга». – «Ну а если не слуга, давай убирайся ко всем чертям!» — злобно сказал Жамеш. «И уйду. Я к тебе не привязывался, — сказал Мурат, потом спокойно собрался и уехал насовсем. Странный какой-то, что, он обязательно оказался бы слугой, если бы оседлал коня Жамеша? Ведь не превратились же в слуг прежние помощники, которые приводили и всегда седлали коня Жамеша.

• А кто у вас раньше был в помощниках? – спросил Бокен, до сих пор внимательно слушавший рассказ Магиры.
• Да все одни старики. Они всегда послушно выполняли все поручения Жамеша. С ними и Жамеш жил в дружбе.

Бокен только теперь начал понимать, почему Жамеш встретил его недружелюбно. Он основательно привык, оказывается, к покорности стариков. Какой же юноша может стерпеть его избалованный характер!   

• Хотя Мурат во многом был не прав, но он правильно сделал, что не стал седлать коня Жамеша, апай.
• Почему, голубчик?
• Потому, что нельзя злоупотреблять властью – словом, господствовать. За этим скрывается несправедливость и неравенство. Разве сейчас это в нашей жизни встречается? Я что-то вас не понимаю, апай. 

Магира вымыла посуду и некоторое время посидела молча.

• Может, я была и не права, может и нельзя осуждать этого паренька, — сказала Магира, облизывая обветренные губы. – когда впервые начал пасти овец Жамеш, у него не было в характере этой резкости и придирчивости. Он очень хорошо ухаживал и за овцами, не находил себе места, если хоть у одной овцы появится рана да зачервивеет или овца начнет хромать. Но что делать, нам с первого же года не повезло. Мы тогда приняли в совхозе одних тощих овец, которые кое-как перенесли зиму. К бедняжкам, бывало, притронешься, так в руках оставалась шерсть. И все лето мы ухаживали за ними, как за маленькими детьми, пасли в местах хорошего травостоя, вовремя гоняли их на водопой, пока они не поправились. Осенью мы было собрались спуститься вниз на зимовку, как тут заявился Жорга-Жумабек и сказал, что мы будем зимовать в Шубарбуте. Это место находится в глубоком ущелье справа, как едешь на наше стойбище. От аула находится в двадцати пяти километрах. Зимой связь с внешним миром прерывается, вниз и обратно можно было только ездить верхом на коне. Осенью мы кое-как  добрались до ущелья Шубарбута со своими овцами. Там стояли ветхая избушка и старая развалившаяся кошара. Но как бы то ни было, мы стали жить там, приспосабливаясь к новым условиям. В то время у нас еще не было детей и я работала помощником Жамеша. Вначале к нам часто заезжали люди и нам не было скучно.  Ну а когда снег выпал, нам крепко досталось. Ни единая душа к нам не заезжала. Вокруг стояла мертвая тишина. Выйдешь, бывало, на улицу, а кругом белым-бело, холодно, словно весь мир опустел. Бог ты мой, мы тогда соскучились даже по надоедливому звуку старого трактора. До сих пор помню: однажды, как только мы сели за полуденный чай, откуда-то раздался гул мотора. Мы оба выскочили на улицу. Глядь, а это над нами пролетал вертолет. «Верто-олет!» — смеясь, закричал Жамеш. «Верто-олет!» — я тоже кричу и смеюсь. Мы оба очень обрадовались. Мы и сами не знали, чему мы радовались. После того, как только вертолет исчез из виду, мы уставились друг на друга тоскливыми глазами. Ой, голубчик, это еще ничего, все тяготы нас ожидали впереди. В начале января снег повалил хлопьями. И шел он не переставая два дня, а потом еще четыре. Все усыпал до пояса. Человек ведь умнеет лишь только тогда, когда сталкивается с трудностями. Вначале мы даже и не подумали, что стога сена не были подтянуты к стойбищу. Не только мы, но об этом не побеспокоились даже руководители совхоза. Стога сена были разбросаны и находились в двух километрах от стойбища. Что делать? Если возить сено на санях, лошадь не сможет пробить себе дорогу в глубоком снегу. Стоило кому-то из нас зайти в кошару, как тут же овцы хватали за полы одежду и начинали жевать. Тут хоть плачь. Делать было нечего, и поневоле  пришлось таскать сено на себе. Однако то было хорошо, что скирды стояли за кошарой на возвышенности. К самой ближней скирде мы с Жамешем волоком подтаскивали сани, ставили их на охотничьи лыжи, нагружали сани сеном и и толкали вниз. Вот таким образом за день мы делали два-три рейса. А вечером у нас не хватало сил даже обменяться одним-двумя словами, тут же валились с ног. Утром чуть свет опять впрягались в сани. И как нам ни приходилось мыкать горе, мы перезимовали и сохранили всех овец. Но самое обидное то, что радоваться за этот неимоверный труд пришлось совсем другому человеку несмотря на то, что все тяготы перенесли мы. Весной овцы были уже неплохой упитанности.
• И как же это так получилось? – вырвалось у Бокена.
• Очень даже просто – овец забрали у нас, — сказала Магира. – Весной снова заявился Жорга-Жумабек и завил: «Делаем бонитировку». Отобрал из отары триста голов самых упитанных овец и убрался восвояси. Мы только потом узнали, оказывается, он их отдал в отару свояку – Мырзабеку. А нашу отару пополнил тощими и хромыми овцами, которых собрал из разных отар. В скором времени из них восемь овец сдохли и веттехник записал их на нашу шею.
• Это же несправедливо! – воскликнул Бокен. – Как вы только могли стерпеть это, апай?
• Да все это из-за нашего ротозейства. Разве же в то время мы знали о разных махинациях руководства?! Чтобы они ни говорили, мы согласно кивали головой… Пришлось с этими хромыми и тощими овцами снова отправляться на джайляу. Слава богу, к осени и эти овцы поправились. Глядя на них, и мы радовались. Когда на вершины гор упал снег, мы решили спуститься на зимовку ближе к людям. Эх, что может быть  лучше того, как жить среди людей! Мы часто стали посматривать на равнину, чувствуя опять что-то неладное. И вот однажды как снег на голову нагрянули руководители совхоза и заявили, что мы опять будем зимовать в Щубарбуте. Тут уж Жамеш окончательно рассердился. Давай кричать! Он выплеснул все накипевшее и под конец выпалил: «Пересчитайте и заберите всю эту скотину, я их больше не буду пасти!» Где им уж было пересчитывать, когда не хватало чабанов. Они покрутились, повертелись и уехали ни с чем. Через некоторое время и мы погнали отару в низину… В тот год нам дали зимовку неподалеку от аула. Ты, наверное, знаешь деревянную базу на берегу Акбулака? Вот она нам и досталась. Мы были очень довольны близостью к людям. Но и на этот раз мы поздно поняли, что нас опять обманули. Перед базой лежал небольшой ручей. Зимой этот ручей подмерз, его вода поднялась и залила всю кошару, это нам доставило много хлопот.  Жамеш каждый день до седьмого пота долбил лед и  и выносил за кошару. Но вода снова заливала. Жамеш всю зиму проработал в резиновых сапогах, а снаступлением весны слег в постель. Ведь есть же курорт Арасан-Капал, где лечат ревматизм. Мы прослышали, что в совхозе есть одна путевка туда, вот и пошли просить ее. «Директора жена забила ее», — сказали нам члены местного комитета. Так и не дали. Поневоле пришлось Жамеша положить в больницу. В тот же день жена директора укатила на курорт.
• Жена какого директора?
• Сколько же у нас директоров? Жена Токана.

Бокен нахмурился. «Что это еще за беззаконие! Где же забота о человеке, который ради общественного скота готов броситься в огонь и в воду? Ладно, другим это, скажем, простительно, но зачем это надо было делать Токан-агаю?» — подумал он.

• Что же потом, апай?
• Что же может быть потом? Выписавшись из больницы, Жамеш стал спустя рукава смотреть за овцами. Раньше он не очень-то доверял помощникам и и в основном пас овец сам и сам же лечил их, а теперь ничего этого не делает. «Не сдохнут, и ладно. Лишь бы недостачи не было», — скажет и лежит себе. И сейчас продолжает вести себя тоно так же. Руководители совхоза тоже ему за это ничего не говорят. Э-э, боже, какой с них столк, если они не показывают своего носа? Уже прошло два месяца, как мы переехали на это джайляу, и ни один из них не появлялся.

В прошлый раз к Мырзабеку приехал Жорга-Жумабек и вечером вызвал к себе Жамеша. Назавтра я узнала, что они всю ночь играли в карты. Человек, проявляющий заботу о скоте, разве делает так?.. Ты уж не обижайся на Жамеша, голубчик, позже поймете друг друга и подружитесь.

• Да не обижаюсь я. Но разве можно назло начальству доводить овец до такого состояния?
• Мы с тобой уже его не исправим. Когда ему что-то приспичит, вот тогда он сам подумает.
• Нет, апай, нельзя так делать. Пока он будет думать на овец может нагрянуть какая-нибудь напасть. Надо об этом думать уже сейчас.

Магира, ничего не сказав, встала с места и направилась стелить постель.

…Бокен и сегодня, накрывшись шубой, лег у порога. Он стал прислушываться к шуму реки, в его голове роились всякие мысли, и он не мог долго заснуть. Лишь когда в щель скрипучей двери заглянула луна, его веки сомкнулись… Вдруг от сильного лая собак он в испуге проснулся. Он первым долгом подумал: «Не напали ли волки на овец?» — и стал шарить вокруг в поисках одежды.

• Это Жамеш приехал, ты спи, — тихо сказала Магира.

Лай собак, спустившихся в овраг, вдруг смолк. Потом с той стороны послышался топот копыт и ласковое повизгивание собак. С коня, остановившегося прямо возле юрты, кто-то слез, тяжело дыша. В сапогах забулькала вода.

• Жаке, мы договорились… Через три дня я приведу твоего коня. Ты ведь понимаешь… Как я пешком доберусь?

Бокен стал прислушываться. Это же Мырзабек! «И как это он остался без лошади?» — подумал Бокен.

• З-заходи в дом…С-согрейся… – у Жамеша не попадал зуб на зуб, и он еле выговаривал слова.
• Не надо, Жаке, надо добираться до дому, моя промокшая одежда липнет к телу, и я весь трясусь. Ну будь здоров!    

Мырзабек с места поскакал галопом, испугав овец в кошаре.

Жамеш зашел в юрту, булькая водою, и стал со стоном раздеваться. Бокен, накинувший на голову шубу, чувствовал каждое движение Жамеша… Вот он кинул сапоги с портянками к печи… А теперь начал снимать пиджак с брюками.

• Будешь есть? – Магира, кажется, подняла голову.
• Н-не надо… Накрой меня теплым одеялом…

Наступила тишина… Наверное, накрылся одеялом.

• Ой, какой ты холодный, совсем замерз. Что случилось? Как в воде оказались?
• Д-день был жаркий, вот и решили покупаться…
• Так и подохнуть можешь, а ты все отшучиваешься. Расскажи, что случилось-то? Куда делся конь Мырзабека?
• З-зачем т-тебе все это? Если его конь подох, то не ты ли хочешь стать у него лошадью?

Магира, кажется отвернулась от него.

8

После того, как Жамеш с Мырзабеком искупались в холодной воде, он назавтра не смог встать с постели. Стал, видно, давать знать о себе старый ревматизм. Он все время подтягивал ноги к животу, часто ворочался, а потом поднялась температура. А когда смеживались ресницы, он кричал: «Я не буду стрелять, стреляй ты! Ты стреляй! » — и просыпался от испуга. Иногда бормотал что-то непонятное: «Это ты убил безрогую корову!.. Ты!» Почувствовав, что болезнь Жамеша приобретает серьезный характер, Магира забеспокоилась, сникла и не знал что делать. В этой глухомани не было не то, что врача – негде даже было взять хоть одну таблетку. Если посадить на коня и отправить в аул, то и на это у Жамеша нет сил. Наконец дня через четыре, исчерпав все надежды, на выздоровление мужа, Магира отправила Бокена к Мырзабеку, чтобы тот съездил за врачом в аул. Бокен поскакал на вороном иноходце к Мырзабеку, когда приехал к нему, то тот стоял возле юрты и причесывал гриву какого-то гнедого коня, у которого блестела шерсть. Вместо приветствия Мырзабек проговорил: «Ну как, братишка, каков наш конь, а? Ведь настоящий тулпар!» — и похлопал ладонью по крутой шее гнедого. Бокен не придал этому никакого значения и, не слезая с коня, он рассказал зачем приехал. «Тьфу, да на тебе лица нет,словно тебя черт напугал! Если это тот Жамеш, которого я знаю, даю слово он завтра же побежит вприпрыжку. У нашего Жамеша душа, как у хорошего пса, — расхохотался громко Мырзабек. Потом вдруг перестал хохотать и сказал: — Братишка, я ведь только сегодня приехал из аула. Привел вот этого коня. Не прошло и дня – и опять ехать в аул нехорошо как-то получится, да и от людей стыдно будет. А во-вторых, надо дать отдохнуть старику Оспану», — сказал Мырзабек. Бокен молча повернул своего коня, и когда стал трогать с места, тот снова заговорил: «Не сегодня-завтра сюда не приедет Жорга-Жумабек, если Жамешу не станет лечге, то Жумабек пришлет из аула врача. Кстати, уведи с собой и этого коня», — Мырзабек протянул поводья коня Жамеша, которого обещал привести через три дня.

Так и получилось, на другой день, когда Бокен загонял овец в кошару, откуда ни возьмись появился Жорга-Жумабек, подняв на ноги всех собак. Привязывая коня, он украдкой посмотрел на вороного иноходца под Бокеном. Затем протянул свое привычное «та-ак», ударил ручкой плетки по сапогам и засеменил к юрте. Закончив все дела на улице, вошел в юрту и Бокен. Жамеш сидел, оперевшись на сложенные одеяла, а Жорга-Жумабек полулежал рядом с ним.

• Я от Мырзабека услышал о твоей болезни и сразу поскакал сюда, — сказал Жумабек, подтягивая под себя подушку.
• Спасибо! Мне стало как-то легче после твоего появления, — сказал Жамеш то ли в знак благодарности, то ли с насмешкой. Жорга-Жумабек расстегнул верхнюю пуговицу сорочки, закряхтел, а потом сказал:
• Что будем делать с подохшим конем Мырзабека?
• Все ведь в твоих руках, делай что хочешь. В прошлый раз проиграл в карты… Да ладно, что уж об этом говорить, — сказал Жамеш и с опаской посмотрел в сторону Бокена, который сидел у печи, подогревая угли.
• Правильно, нечего говорить об этом… До моего отъезда я что-нибудь придумаю, — сказал Жумабек.
• Куда это вы засобирались? – спросила резавшая мясо для куырдака Магира.
• В совхоз «Кзылту»… директором… В конце этой недели к вам приедет новый зоотехник. А до этого вы приведите в порядок ваш скот. Будет проводить переучет.
• По-момему, в порядок приводить скотину должен ты, а не я. Что ты будешь делать с овцами, которых забрал у меня? – пристально посмотрел на Жумабека Жамеш.
• Мы это дело как-нибудь прикроем.
• Ты понимаешь, если это дело не прикроешь, за тобой потянется нехорошая слава?
• Ладно, Жамеш, об этом поговорим после.

На этом прекратили деловой разговор. В эту ночь Жорга-Жумабек остался ночевать,а Жамеш всю ночь бедил, он часто говорил о какой-то корове: «Я не буду стрелять, ты стреляй! Стреляй ты!» — так  он всю ночь проговорил в бреду. А утром Жамеш совсем не мог поднять голову. Все это видел своими глазами Жорга-Жумабек. Перед отъездом он пообещал, что в  этот же день направит сюда врача. А до этого Жумабек отозвал Бокена в сторону и стал просить, чтобы он вернул ему вороного иноходца. Бокен вежливо отказал ему, сославшись на то, что без ведома дяди Токана никому не отдаст этого коня. Тогда Жорга-Жумабек нахмурился и пригрозил: «Смотри, парень, скоро дело дойдет и до твоего дяди Токана».

После того уехал  Жорга-жумабек, прошло довльно много времени, а обещанный им врач так и не приезжал. Бокен и Магира потеряли всякую надежду на быстрое выздоровление Жамеша и не знали, что делать. Бывало, когда приятели собирались на охоту, Мырзабек чуть свет уже был у юрты Жамеша. Но стоило Жамешу заболеть, он не стал больше показывать и носа в эту юрту. Бокен и Магира за это время измотались на нет. Но, к их удивлению и большой радости, Жамеш вдруг со вчерашнего дня стал постепенно подниматься с постели, но, еще слабый, он не мог далеко отойти от юрты и, утомленный ходьбой,снова возвращался  в постель. В последние дни Жамеш вел себя как-то странно. Иногда он выходит вечером на улицу и, задумавшись, долго-долго смотрел на Булгундысай. А то подойдет к Бокену, который очищал копыта у овец, не обронив ни слово, внимательно смотрел на него. Только сегодня утром, когда Бокен собрался выгонять овец на пастбище, Жамеш присел возле юрты и позвал его к себе.

• Ты когда-нибудь слышал о том, что у зверей бывают свои духи-хранители? – задал он совершенно неожиданный вопрос.
• Да, приходилось слышать об этом. Мой дедушка часто говорил, что духи-хранители бывают не только у диких зверей, но и у домашних животных, — начал Бокен подробно объяснять.
• Довольно, довольно! Ты брось эти сказки рассказывать, а лучше возьми эту голову и закопай так, чтобы она мне никогда не попадалась на глаза, — сказал он, показывая на голову горного козла, которая давно волялась возле юрты и была местом сбора мух. Когда же Бокен поволок голову в овраг, Жамеш сморщился и отвернулся, чтобы не видеть эту процедуру.

… Бокен лежал на спине и, глубоко задумавшись, смотрел в голубое небо. Он не заметил, как подошла к нему Магира. В последнее время она в обед пасла сама овец, а Бокена отправляла в юрту поесть чего-нибудь горячего. Кажется, и в этот раз Магира приехала с таким намерением.

• Сегодня я тебя голодом уморила, голубчик ты мой… Но я ждала одного человека и не заметила, как подошло время обеда, — сказала Магира, слезая с коня.  Затем развязала ремешок и сняла с седла черную пухлую сумку, села на корточки рядом с Бокеном и, стянув с головы ситцевый с узорами красный платок, расстелила дастархан.
• Бокен только теперь заметил, что действительно уже было далеко за полдень. С гор повеяло прохладой. С первым похолоданием овцы будто торопились набраться жиру, рассыпавшись по равнине, словно просо, они далеко удалились от чабана.
• Я еще с вечера заквасила, попробуй, такой вкусный, — прежде взболтав, а потом наливая айран в пиалу, проговорила Магира.

Ох, какая же прелесть! Что еще может быть слаще той пиши, которую ты употребляешь в поле на свежем воздухе! Баурсаки и айран оказались такими вкусными – язык проглотишь. А чтобы не мешать Бокену, пока он наестся, Магира обняла руками оба колена и, накинув фуфайку, вполголоса затянула песню. Ее всегда теплые и спокойные зеленые глаза были устремлены на угрожающие выступы Коксенгира. В этих глазах была какя-то тоска. Одно было странно – как будто она не знала других песен, кроме «Выпи». По-видимому, в минуты тоски Магира всегда начинала петь эту грустную песню. И к тому же она всегда напевала только две начальные строки этой песни, где девушка жалуется, что она совсем пожелтела, утоляя жажду водой опостылевшего ей озера. Потом Магира вдруг резко оборвало свое тонкоголосое пение и, подняв спадавшие волосы, заправила их, тяжело вздохнула и сказала:

• Пропади все проподом, почему-то и снег не идет.

Бокен сразу догадался, почему это вдруг Магире захотелось снега. Если бы пошел снег, они тут же собрались бы и спустились с отарой в долину. Там они оказались бы среди людей, где обрели бы покой и душевную радость. А здесь ведь Магира, кроме Мырзабековой семьи, никого не видит и не знает. После того, как заболел Жамеш, и оттуда никто не появлялся.  Бокен еще до сих пор помнит, как когда-то в эти глухие места часто наведывались автоклуб и автолавка, чему люди всегда были рады. По словам Магиры, и они сейчас стали редкостью. И это лишь только потому, что два года тому назад в горах произошел обвал. А убрать этот завал некому, вот и автотранспорт не может пройти по этой дороге. И Бокен, когда ехал сюда на коне, кое-как объехал этот обвал. Что уже и говорить о руководителях совхоза, которые за эти два года не смогли принять меры к расчистке завала.

• Апай, вы только что сказали, что ожидали какого-то человека. Кто он7 – закончив обед, спросил Бокен.
• Да мы и сами не знаем, кто он такой. Утром, как только ты угнал овец на пастбище, кто-то на рыжем коне спустился в овраг по склону с верхней стороны нашего стойбища и поехал дальше вдоль Булгындысая. Увидев незнакомого седока, Жамеш почему-то сильно забеспокоился. Собрал все сушившиеся шкурки сусликов и растыкал по углам юрты, а все капканы снес в овраг и спрятал. Ближе к обеду я было собралась ехать к тебе с едой, но Жамеш потребовал, чтобы я не отлучалась от юрты, что может, мол, подъехать тот человек. После болезни, ты ведь сам знаешь, он совсем изменился и не находит себе места.
• Я тоже никак не могу понять дядю Жамеша. Особенно когда он спит и бредит, вспоминая какую-то безрогую корову. И что это за безрогая корова?

Магира сидела, покусывая стебель травинки, немного подумав, она начала издалека:

• Этому дяде, бедняжке, не повезло с самого детства. Видимо, поэтому все у него в жизни идет наперекосяк. Мне кажется, что все сироты, повидавшие в жизни всякое, очень мнительны и даже обидчивы. Они быстро реагируют на всякую мелочь. И у Жамеша тоже проявляется такое в характере. К тому же он не всегда доброжелательно относится к незнакомым людям. Особенно недружелюбно относится к тем, кто излишне красноречив и одевается с лоском. Жамеш о таких людях говорит: «Это маменькины сынки». На таких людей у него в душе затаилась злость, не знаю, но мне так кажется… Ведь Жамеш в семь лет остался без отца.  Отец, я говорю о своем покойном свекре, работал когда-то в соседнем с нами колхозе «Кзылту» трактористом. Он был очень трудолюбивым, спокойным и добродушным человеком. Однажды, когда отец только сел за вечерний чай, вдруг к нему зашел сосед – заведующий фермой – и попросил его привезти с гор на тракторе сено. Не желаю обидеть соседа, мой свекор отправился ночью в горы. В ту злополученную ночь он сорвался на тракторе с крутого обрыва в пропасть и разбился насмерть. И Жамеш с тремя, чуть старше его, сестрами остается на руках у матери. В то время их мать работала уборщицей в конторе совхоза. Народ в те пятидесятые годы только-только начал приходить в себя от разрухи и голода и не жил еще так, как теперь. В такое трудное время нелегко было вдове латать дыры осиротевшего дома, приходилось жить в вечной нужде, и она еле-еле сводила концы с концами. Ох, как тяжко ей было воспитывать малых детей, хоть в петлю полезай… Да, ведь наш разговор начался с безрогой коровы. Так вот, в те дни семья Жамеша только и кормилась молоком этой, серого цвета, коровы. Молока она давала довольно много. Вымя же у бедняжки отвисало чуть ли не до пола. Одним словом, она для них была второй матерью, часто говорит Жамеш, до сих пор вспоминая о ней. А жизнь этой коровы, вскормившей четырех детишек своим молоком, закончилось печально. Жамеш тогда учился в пятом классе. И вот в середине зимы у них кончилось сено, и безрогая корова повадилась ходить во двор к сену соседа,  а соседом был тот самый – заведующий фермой, о котором я только что тебе говорила. Его сварливая и завистливая бабенка приходит однажды в дом Жамеша и говорит: «Заприте свою корову!» Со словами: «Вы ее специально отпускаете» — приходит она в их дом и в другой раз. И что только ни делали домашние Жамеша с этой коровой: уж они ее и привязывали, и запирали в сарай – ничто не помогало. То она веревку порвет, то дверь в сарае сломает. Но однажды Жамеш увидел, как соседка вывела из своего коровника их безрогую корову, поглаживая  по вздутому ее животу. Тогда Жамеш забегает в дом и радосто сообщает матери: «А тетя Сатиш не била сегодня нашу корову, ласково поглаживая ее, вывела из своего коровника». Но его мать вдруг всполошилась и с тревогой сказала: «Апырай, да ведь эта женщина никак не может жить без пакости!» И действительно назавтра утром, войдя в сарай, они увидели дохлую безрогую корову со вздутым животом. Как ты думаешь, от чего она сдохла? Да оттого, что соседка до отвала накормила ее чистым ячменем, который разбух в животе коровы. «Мы все горько плакали, как тогда, после смерти отца», — часто говорит Жамеш.
• Вы помните, как в бреду Жамеш-ага часто повторял слова: «Я не буду стрелять, ты стреляй, ты стреляй!» Я думаю, что в тот раз, когда они ходили на охоту, Жамеш-ага с Мырзабеком что-то натворили. Помните, в тот день Мырзабек остался без коня?
• И-и, одно несчастье после того, как прилип, словно банный лист, к нам Мырзабек. С тех пор, как связался Жамеш с этим подонком, он окончательно потерял свой разум. Раньше у Жамеша не было никакого дела до диких животных и птиц. Но в прошлом году Мырзабек подарил Жамешу ружье: где уж он его взял, до сих пор неизвестно. И вот с тех пор ни свет ни заря, каждый божий день они уходили на охоту в горы. Сколько бы Мырзабек ни находился на охоте, он ничего от этого не терял, ведь у него за спиной крепкая поддержка. То есть пока живет и здравствует свояк Мырзабека Жорга-Жумабек, есть кому восполнить падеж и потери овец у Мырзабека. А Жамешу же не на кого надеяться, кроме одного бога. Даже на сегодняшний день у Жамеша в отаре недостает одиннадцати овец. Этих овец однажды забрал сам Жумабек. Впрошлом году он сказал Жамешу: «Буду покупать автомашину» — и угнал пять овец. А нынче зимою, мол, тому-то и тому-то нужно на той, и опять забрал еще шесть овец. И, не рассчитавшись за этих овец, он уже хочет бежать в другой совхоз. Неужели он думает так легко отделаться от Жамеша?.. И-и, да пропади все пропадом и я все туда же, невесть о чем заговорила! Начала с Мырзабека и закончила Жумабеком, забыла ответить на твой вопрос… Да, я тоже почувствовала, что в тот день охоты Жамеш и Мырзабек попали в какую-то беду. Но Жамеш не тот человек, чтобы тут же открыть свою душу перед людьми. Он несколько дней лежал скрепя сердце и ничего никому не говорил. И только вчера кое-что рассказал мне о том случае… После утреннего чая он как обычно вышел на улицу и сел, опершись спиною о юрту, и с каким-то умилением и лаской смотрел в сторону гор. Потом, когда я вышла из юрты с ведром, он пригласил меня: «Подойди сюда», — указывая место рядом с собою… В его голосе послышалась какая-то печаль. Я так давно не слышала от него таких искренних слов, опустилась на колени возле него с правой стороны в ожидании: что же он хочет рассказать мне? Не отрывая своего взора  от гор, он начал говорить дрожащим голосом:  «Я чего-то боюсь, Магира, как будто меня прокляли духи-хранители диких зверей. В последнее время я часто вижу во сне ту нашу безрогую корову. Как будто оно злобно гонится за мной. То мы с Мырзабеком хотим ее застрелить, то она меня бодает и сталкивает с высокого обрыва. В это время я испуганно просыпаюсь, а проснувшись, не могу снова заснуть. Сердце начинает сильно биться, и надо мной властвует какой-то страх. Но стоит лишь только закрыть глаза, так снова вижу безрогую корову… Зря мы в нее стреляли,зря стреляли. Если бы не Мырзабек, я бы в нее не стал целиться». Тут уж я совсем ничего не могла понять, о чем он вел речь. Думаю, при чем здесь проклятия духов-хранителей диких зверей? И какое отношение тут имеет безрогая корова, которую двадцать лет тому назад обкормила зловредная соседка? Не могу понять, почему он говорит, что зря убил безрогую корову?.. Ни дать ни взять – это слова сумасшедшего человека. Честно говоря, я даже вначале подумала, не с ума ли он сошел. Тут я запечалилась, сердце сильно и часто забилось. «Жамеш, да что же это с тобой случилось? Бред какой-то! Да расскажи ты мне все по порядку! Объясни же, наконец, все как есть», — с опаской поглядывая на него, просила я Жамеша. Но он молчал, застыл как камень, словно потерял голову. Потом я уж не могла вынести всего этого, и я зарыдала. И тут в меня вцепились дочь и сын. Они тоже заголосили, причитая: «Мама, мама!..» Не знаю, то ли он в этот момент пожалел нас, тут же подсел к нам и произнес: «Ладно, перестаньте, хватит выть! Что, думаете, я умру? Не умру. И из ума я еще пока не выжил. – После чего Жамеш повернулся ко мне и сказал: — Не бойся, мы с Мырзабеком человека не убивали. Но нам в этот раз не повезло – это правда. А почему не повезло, и об этом когда-нибудь поведаю тебе. Да, пожалуй, и сейчас тебе могу обо всем рассказать». Потом, посадив к себе на колени детишек, он начал спокойно выкладывать нам свою тайну. По его словам, оказывается, дело происходило таким образом… В тот день они с Мырзабеком стали подниматься вдоль Булгындысая и около полудня перешли на ту сторону во-он той голубой горы и там начали собирать сурков, попавших в капканы расставленные два дня назад. Они собрали в одно место, около десяти сурков и где-то в течение часа снимали с них шкурки, и только присели отдохнуть, как вдруг Мырзабек закричал не своим голосом: «Ой, что это там,смотри, смотри!» — показывая указательным пальцем в сторону голубого оврага у северного подножия горы. Жамеш посмотрел в ту сторону, куда показывал Мырзабек, и увидел на бережку небольшого ручья в километре от них, который огибал конец густого лесочка, какое-то животное, оно было подобно корове. Если животное принять за корову, то откуда бы ей взяться в таком глухом овраге, куда не ступает человеческая нога, кроме егерей. Тогда что же это? Но тут Мырзабек говорит: «Давай подойдем поближе и посмотрим». Жамеш не стал противиться. Они оба быстро садятся на коней и по оврагу спускаются вниз. Там оставляют коней среди густых деревьев, а сами по-пластунски поползли вперед. Приблизившись к животному шагов за пять, они начали его разглядывать. Вот так чудо! Да это ведь марал!.. Да, это была самка франтоватой и крупной породв оленей, у которых обычно большие и ветвистые рога. Но эта самка была без рогов. Спрятавшись за камнем, Жамеш и Мырзабек с любопытством наблюдали за ней. Утолив жажду и ничего не подозревая, марал стоял у родника, важно вытягиваясь. «О боже, если бы это не дикое животное, а так точь-в-точь наша безрогая корова. Такого же сероватого цвета. Только голова поменьше, да шея подлиннее. Чем дольше я всматривался в нее, тем отчетливее начал вспоминать свое детство. Перед моими глазами встал образ моей матери, которая доила когда-то корову за четыре соска. В это самое время Мырзабек зашептал мне на ухо, что будем стрелять», — говорил Жамеш. Да, Мырзабек несколько раз повторил слова «Будем стрелять». Но Жамеш застыл как камень и не мог пошевелиться. Но когда он резко вскочил на ноги от внезапного выстрела, то увидил, как только что безмятежно потягивающаяся самка, волоча заднюю ногу, убегала к лесу. В это время еще раз раздается выстрел из ружья Мырзабека. Но на сей раз, кажется пуля не попала в маралиху, и она, хромая на одну ногу, скрылась в густом лесу. «Эй, ты чего это не стрелял?» — злобно спросил Мырзабек. Жамеш же молчал. Затем они вскочили на коней и поехали по следу раненого зверя. Земля в лесу была покрыта полеглой травой и мягким зеленым мохом. По кровавому следу на этом мху они долго ехали. Цепляясь одеждой за ветви деревьев и обдирая щеки, они наконец выбрались на опушку леса и увидели, как с воплем маралиха приближалась к бурной реке. Подгоняя плетьми своих коней, они опять супстились вниз. По дороге Мырзабек говорил Жамешу: «Сейчас и ты стреляй! Ты стреляешь без промашки. Вот и стреляй!..» Жамеш, хоть и был в душевном смятении, не мог ему сказать «нет». Наверное неудача была предначертана ему самим богом, а так зачем Жамешу нужно было тащиться за раненым зверем, в которого он не хотел стрелять?.. А, что там говорить одним словом, когда они подъехали к реке на расстоянии ружейного выстрела, та убегающая от них самка марала кинулась прямо в бурное течение реки, пена которой поднималась к небу. Не ожидая такого исхода, Мырзабек резко останавливает коня и, не целясь, посылает одну пулю за другой ей вслед. Но и эти две пули не достигли цели. Высоко подняв голову, самка, борясь со страшным напором воды и прыгая с камня на камень, приближалась  к другому берегу реки. «Ну, Жамеш, стреляй же!» Ведь она скроется на том берегу, ну, стреляй же!  — надоедливо кричал Мырзабек. Кто знает, о чем в это время подумал Жамеш, а может быть, в нем взыграло мужское самолюбие. Он вдруг выхватил из-под колена ружье, прицелился и нажал на курок. Когда раздался выстрел, самка марала кувырком упала посередине реки. Ту же бурное течение подхватило упавшее животное и потащила вниз. Ни на что не обращая внимания, Мырзабек галопом помчался к реке и пустил коня прямо в бурлящую воду. Не зря в народе говорят: «Завидущие глаза не знают стыда». Так и Мырзабека от жадности глаза налились кровью, и он, ничего не видя перед собой, кроме убитого зверя, бросился в пучину реки. Жамеш, ехавший  рысью за ним, все это видел. Конь Мырзабека, пробивавший себе грудью дорогу, как только стал приближаться на середине реки к массивному камнюза которой зацепился марал, вдруг уткнулся ноздрями в воду и упал. Пока он собирался встать на ноги, вдруг сильные пенистые волны подхватили его и потащили в бушующий поток воды. Вместе с конем тащился по течению и Мырзабек, то скрываясь под водой, то вновь появляясь над ее поверхностью. Потом конь зацепился за огромные валуны среди кипучей воды и резко встал на ноги. Но, сделав два-три шага, он снова упал. В этот раз как упал, так больше и не мог встать, хоть и течение его больше не тащило. Оставив своего коня наверху, Жамеш по берегу реки подбежал и встал напротив Мырзабека. А Мырзабек же в это время уже цепко держался за один  из валунов. Увидив Жамеша, он начал кричать дрожащим голосом: «Ойба-ай, ойбай! Чего же ты стоишь? Ведь мое ружье унесло течением. Ищи там внизу!» Да до железяки ли было в этот момент Жамешу? Он стремился как можно быстрее оказать помощь Мырзабеку и его коню. Жамеш, долго не раздумывая, решительно бросился в бурлящую воду. Ты ведь и сам знаешь, как в жаркое летнее время холодная горная вода ломит кости. Так вот, войдя по грудь в ледяную воду, Жамеш все-таки устремился вперед. Но после десяти шагов бурное течение подхватило Жамеша и потащило вниз, а потом вдруг выбрасило его снова на берег. Он вскочил на ноги и, пробежав вверх вдоль рекичуть выше Мырзабека, снова стремительно бросился в воду. Но на этот раз, то ныряя в воду, то прыгая с камня на камень, он наконец кое-как добрался до Мырзабека. Потом они вдвоемначали с двух сторон поднимать коня. Но как они его ни тянули и ни поднимали, он так и не смог встать на ноги. Среди камней было не так глубоко. Желая понять, что же могло случиться, они перевернули коня на спину и осмотрели ноги, оказывается, колено правой ноги было переломлено. Тут Жамеш и Мырзабек беспомощно опустились на камень. Можно сказать, что душа коня в его ногах, это теье не собака, которая, сломав себе ногу, может и дальше бежать. Ну а сели конь лишился ноги, он лишается души в тот же день. Не зная, что и делать, Жамеш с Мырзабеком оконательно растерялись. Тут не только коня вытащить, они не знали, как самим выбраться на берег. А прирезать и разделать мясо коня – это вовсе не легкое дело в воде. Подумав и так и этак, они наконец решили перерезать горло коню, чтобы он не стал живой добычей всяким хищникам. Потом они разделили тушу по частям и пустили по течению, чтобы скрыть все это от посторонних глаз… Вот и вся история.
• Наверное, Мырзабек заплатит за этого коня? – сказал Бокен, вопросительно посмотрев на Магиру.
• Скажешь тоже! Да с головы Мырзабека не упадет ни один волосок. Вот увидишь, прежде чем рассчитаться с Жамешем за одинадцать овец, Жорга-Жумабек первым делом спишет этого коня. Ты, помнишь, как они в прошлый раз играли втроем в карты? Так вот, Жорга проиграл Мырзабеку пятьсот рублей. И что ты думаешь, он проигрышь деньгами отдаст? Ничего подобного… Фу-у, однако же мы и разговорились с тобой, что не заметили, как солнце склонилось к горизонту. Довольно, я поеду, — сказала Магира, складывая в сумку пиалу и цветастый платок.

9

Как только Магира уехала домой, Бокен  с вечерней прохладой стал собирать рассыпавшихся по полю овец. Потом, обходя отару, он увидил всадника, который спускался по длинному склону со стороны Булгындысая. Похоже, он куда-то спешил. Седок ехал на высоком рыжем коне. Здесь не было ни одной тропинки, и он ехал напрямик по бездорожью. Кто же он и откуда? Бокен не знал в этих краях, кто бы мог иметь рыжего коня.

Кстати, ведь Магира говорила давеча, что в полдень мимо их юрты проезжал незнакомец на рыжем коне, который доставил много хлопот Жамешу. Уж не этот ли человек?..

Когда к Бокену подъехал осанистый незнакомец, он разглядел: это был пожилой человек с густой щетиной на широком и красном лице. 

•   Приветствую тебя, джигит! – сказал он, протягивая ему руку с коня.
• Здравствуйте! – просто поприветствовал Бокен.
• И чей же ты будешь? – спросил он теперь с улыбкой.
• Я сын Есильбека.
• А-а.. Я хорошо знаю твоего отца. Когда-то не раз делились с ним хлебом и солью. Очень честный человек.

Бокен постеснялся спросить у него, где и когда они делились хлебом и солью. Но от слов незнакомца, что его отец очень честный человек, у него потеплело на сердце.

• Я и тебя знаю, джигит. Ведь тебя кличут Бокеном, да?
• Да, Бокен. – Бокен снова не осмелился спросить, откуда он его знает.
• Молодец, Бокен!.. Небось школу закончил?
• В этом году закончил.
• Десятилетку?
• Да, десять классов.
• Ну что ж, молодец!.. А в институт не поступал?
• Ездил… но не поступил.
• Не отчаивайся. Поступишь на следующий год. Лишь бы всегда был честным, — сказал рыжебородый незнакомец, потом вынул из кармана «Беломор», вставил папиросу в рот и, чиркнув спичкой, прикурил.
• Тебе здесь не скучно, Бокен, а? – спросил он, пуская густые клубы дыма. – Есть хоть чем развлечься-то? Ну хотя бы, скажем, поохотиться, пострелять зверей или птиц?
• Не привлекает это меня… Да если б  и привлекало… – не закончив фразы, Бокен слегка вздохнул. Даже если бы и было желание поохотиться, где ему взять ружье? Жамеш, так он ему и  вжизни никогда не даст.
• Плохо, что ты этим не увлекаешься. Если бы у тебя были ружье и капканы, ты бы смог в этих местах поохотиться на сурков и куропаток. Глядишь, все время бы проходило незаметно. А как тебе быстро надоест таскатьсяза овцами. Я знаю положение чабанов. Иногда от одиночества они не знают, куда деть себя. Вот в такое время хорошей забавой является ружье… Да, кстати, ведь твоим старшим чабаном является Жамеш?
• Да, Жамеш.
• А что, у него нет ружья?
• Почему нет, есть.
• А какое у него ружье?
• О, у него замечательное ружье? – воскликнул Бокен, вспомнив ружье Жамеша. – Однажды утром, сидя у юрты, он без промаха сбил ворону, что сидела далеко на противоположной стороне, — взволнованно продолжал он.
• Это здорово! Наверное, пятизарядное?
• Может быть, и пятизарядное.
• А ходит он с ним на охоту?
• Еще как ходит, — горячась, проговорил Бокен. – Когда я приехал сюда, то возле юрты валялась голова горного козла. Так вот этого самого козла он убил одной пулей с расстояния в полкилометра.
• Ох и здорово! Настоящий снайпер. А что, он охотится только в горах?
• Нет, он охотится в глубоких каньонах, таких как на Булгындысае.
• Правильно. Конечно, охотнику надоедает постоянно крутиться на одном и том же месте. Иногда полезно размахнуться и шире… Да, я чуть было не забыл: сейчас, спускаясь с Булгындысая, нашел вот этот патронташ. Случаем, не Жамеша ли он? – сказал рыжебородый незнакомец, вытаскивая из черного коржуна коричневый кожаный патронташ. Бокен сразу его узнал. И как он его мог потерять?.. А, наверное, тогда обронил, когда с Мырзабеком ехали на одном коне.
• Да, патронташ Жамеша, — обрадованно воскликнул Бокен. – Давайте я отвезу ему.
• Да нет, Бокен, я сам отдам. Я все как-то хочу с ним познакомиться. Вот, кажется, и наступила пора нашего с ним закомства, — с улыбкой на лице произнес незнакомец. – Что-то похолодало. Да и тебе нечего мерзнуть, гони овец пораньше в кошару… К вечеру и я у вас буду в стойбище. Вот тогда обо всем и поговорим.

Бокен долго смотрел вслед рыжебородому незнакомцу и подумал: «Какой скромный и сердечный человек». Своими суждениями сразу распологает к себе. Да и улыбчивые его синие глаза все видят в тебе и поднимают твое настроение. Он и в возрасте, но не стал пренебрегать молодостью Бокена. И самое интересное, откуда он знает его имя? А как его самого зовут? Кем работает? И что он делает в этой глухомани? Обо всем этом Бокен забыл спросить у незнакомца. Да и удобно ли было спрашивать об этом у пожилого человека. Правильно сделал, что не спросил, все он узнает вечером.

10

     Пригнав овец в кошару раньше обычного, Бокен у юрты увидел привязанного рыжей масти коня, и у него все внутри потеплело. Оказывается, рыжебородый сдержал слово и, видимо, сегодня будет ночевать здесь.

Аккуратно уладив все дела на улице, Бокен чуть задержавшись, вошел в юрту. Жамеш лежавши облокотясь на подушки, встретил его недружелюбным взглядом. Рядом с Жамешем, скрестив ноги по-казахски, сидел рыжебородый. При слабом свете фитильной  лампы его синие глаза не улыбались, как это было днем, он даже не обратил никакого внмания на Бокена, опустившегося на корточки возле двери. Магира сидела на одном колене у печи и изо всех сил дула на неразгорающийся огонь. В юрте было прохладно. Но от хмурого взгляда Жамеша, казалось, было еще холоднее. Что же с ними случилось? Где же теплые слова и душевное расположение рыжебородого? Почему молчит Магира? Почему белый самовар, который каждый день уже в это время напевал у дастархана, на котором лежали аппетитные баурсаки, стоял в стороне? Видно, не случайно в народе говорят: «С приходом нежеланного гостя и вода в доме исчезает». Неужели этот рыжебородый принес в эту скромную юрту смятение? Кто же он? Кто?

• Эй, Бокен, если ты действительно честный, скажи, есть у Жамеша ружье или нет? — прервав молчание, спросил рыжебородый, прямо посмотрев на Бокена. – А если есть, то это какое ружье? 

Бокен не знал, что и говорить. Честно говоря, он не ожидал такого вопроса от рыжебородого. и у Бокена на лбу выступили холодные капли пота. «Эх, и чего я только не наболтал совершенно незнакомому человеку!»

• Эй, парень, смотри сюда, — сказал Жамеш властно. – Ну-ка скажи, есть у меня ружье или нет?

Бокен опустил голову и не знал, что ему и отвечать. Если сказать «есть», то продаст Жамеша, а сказать «нет» — значит соврать. «Ох и пес, — подумал про себя Бокен о рыжебородом. – Самый настоящий пес!»

• Почему же ты молчишь, Бокен! Ты ведь недавно на пастбище говорил: «У Жамеша настоящая винтовка», — сказал рыжебородый.

Лицо Бокена вспыхнуло огнем. Все тело задрожало. От досады он не знал, куда себя деть. Это же смерть. Нет,это хуже смерти. Да разве же он солгал хоть раз в своей жизни? Или же продал кого-нибудь? А теперь он делает и то и другое. Охо-хо, как это тяжко!

• Если ты настоящий джигит, то не увиливай. Ты ведь говорил, что и этот патронташ тоже принадлежит Жамешу. Правда это! – После этого Бокен то слышал, то не слышал, что говорил рыжебородый. Да и сказать что-либо уже не было сил. А они знай себе успевали только задавать вопросы. Не вопросы, а словно отточенные стрелы.
• Почему ты молчишь? Не ты ли говорил, что это Жамеша?
• Ну-ка, скажи, мои это принадлежности?
• ?..
• Да никакой ты не джигит.
• Эй, у тебя что, язык отнялся? Ну-ка скажи, есть у меня ружье?.. Патронташ мой или нет?
• Оставь, хватит его мучать. Раз молчит, значит, он не соврал мне. Ну, скажи что-нибудь, Бокен!
• ?..
• Вот видишь, молчит. А это значит, он не отказывается от своих слов… Довольно, Жамеш, хватит вилять, показывай ружье.
• Эй, Шамиль, ты что, меня за ребенка принимаешь? Уж не думаешь ли, что меня можно легко взять голыми руками? Да хотя бы и было ружье, но я тебе  его никогда не покажу! А с этим патронташем ты мне ничего не сделаешь.
• Многое сделаю. Ты, видимо, и сам почувствовал что я многое знаю, вот и приехал к тебе. Во-первых, марал, что лежит там, за горой, посредине реки, тобою убит. Доказательство тому – у меня находятся две пули вынутые из туши марала. Обе они от винтовки. А твой патронташ сшит вточь-в-точь к винтовочным пулям. Во-вторых, и Бокен, и старик Оспан знают, что у тебя есть винтовка.

Ковырявший землю Бокен вдруг вздрогнул. Рыжебородый говорит, что и старик Оспан знает о ружье. Да он, оказывается, вначале поймал в свой «капкан» старика Оспана. «То-то же, откуда он знает моего отца и меня» — подумал Бокен.

• Ну, есть у меня винтовка, и марала убил я. А теперь делай что хочешь, если у тебя что-то получится.
• И сделаю! Вначале уплатишь штраф за убитого марала. Потом сообщу в милицию, что ты незаконно держишь боевое оружие. И пусть они решают, что с тобой делать.
• А ты, Шамиль, не пугай меня. Мы достаточно напуганы, дальше некуда. Я знаю, почему ты так настойчиво и упорно добиваешься своего.
• Если знаешь, знай про себя.
• Хоть и знаю про себя, но у меня нет ни одного лишнего куска, чтобы бросить в твою ненасытную утробу.
• Значит так говоришь?! Но смотри, как бы потом не пожалели.
• И кого ты еще имеешь вииду?
• Как будто не знаешь? Кто с тобой ездил стрелять марала – я или Мырзабек?
• Что, бог тебе прошептал на ухо об этом?
• Разве следы двух коней ни о чем не говрят?
• Если ты действительно следопыт, то тебе надо было обратить внимание не на те следы, что вели до гибели марала, а на те, которые шли от него. Ну а сели ты видел, то скажи, сколько коней следы видел ты на обратном пути?
• Обратные следы меня не интересуют. Мне важны следы на смете события.
• Эй, Шамиль, если хочешь сажать, то сажай меня. Не вали напраслину на других. Мырзбаек не виновен в этом деле.
• Виноват или не виноват – это проверят органы власти.
• Тогда убирайся сейчас же к этим органам власти. Иди, иди, — сказал Жамеш и стал подниматься с места, давая понять, что на этом их разговор закончен. Рыжебородый тоже встал с места и направился к выходу.

11

Стесняясь смотреть в лицо Жамеша, Бокен после ухода рыжебородого, ничего не поев, лег, укутавшись в шубу. Утром встал он раньше всех, быстро оделся, выпил пиалу айрана и погнал овец на пастбище.

… Уже за полдень. Хоть небо и ясное, а все-таки прохладно. Стебли жухлой травы покачивались от дуновения северного пронзительного ветра. Эти стебли с жадностью поедали овцы. Походка их стала более умеренной – к осени они стали сытыми, а у некоторых, кажется начал накапливаться жир. Обычно в это время каждый день появлялась Магира с пузатой черной сумклй. Видимо и она обиделась на него. А может быть, Жамеш сказал ей: «Прежде чем везти ему обед, отвези яд». Чтобы он ни говорил, его воля, а он, Бокен, действительно виноват перед ним. Хуже, чем виноват: он предал Жамеша. А если это не предательство, тогда что? Ведь Жамеша могут осудить за незаконное хранение оружия… Да будь оно все неладно, хоть бы миновала его эта беда! Все же Жамеш оказался настоящим мужчиной. Когда рыжебородый, на что-то надеясь, осторожно произнес: «Думай про себя», тогда Жамеш ему ответил: «Хоть и знаю про себя, но нечем мне наполнить твою ненасытную утробу!» Да, крепко он его одернул! Этим Жамеш хотел сказать – пусть даже в тюрьму посадят, но я не обесчещу себя тем, что заткну твою глотку овцами, я их тебе не дам и никогда не уроню свою честь и достоинство. А самое главное, он ведь не продал Мырзабека. По рассказу Магиры, первым увидел марала Мырзабек, подталкивал Жамеша выстрелить в него тоже он, первым послал пулю опять-таки Мырзабек. Одно непонятно, почему же Жамеш выгораживал этого длинного червяка? Если бы во всем его длинном теле была хоть капелька человечности, он смог бы приехать хоть раз к Жамешу и справиться о его здоровье, когда тот валялся десять дней в постели. А, собственно из-за кого пострадал Жамеш-то? Да все из-за Мырзабека, которого вытащил из воды, и чуть было сам не лишился ноги. Тогда почему он защищает этого прохиндея, а себя толкает в пропасть?… И как тут понять, может быть, есть тайна, которую знает только он сам? Да и нельзя Жамеша считать глурым джигитом. Будь он глуп, то вчера оказался бы наживкой рыжебородому…

Вспомнив о рыжебородом, Бокен вдруг нахмурился. И как было тут не хмуриться, когда тот вчера ночью чуть было живьем его не свел в могилу от позора. Лучше умереть, чем терпеть такой стыд. За свои семнадцать лет Бокен ни разу не встречал на своем пути такого коварного и такого подлого человека. Если бы ему когда-нибудь сказали, что есть такие люди, он ни за что бы не поверил. Этот человек напоминает чем-то змею. Такие он теплые слова говорил вчера днем и так ласково улыбался, что Бокен доверчиво размяк и выложил все ему, что было на душе, а он взял да и ужалил его смертельно. А теперь может ли быть к нему жалость? Эх, если бы честно соблюдать закон против хулиганов, против браконьеров, людей, совершающих аварии, против коварства, взяточничества и спекуляции!.. А сколько ими вреда наносится обществу! Чтобы разбогатеть хоть на копейку, такие люди идут на все, унижая честь и достойнство других. А главное, действия подобного рода нельзя увидеть простым глазом, они подобно яду распространяются по всему телу, иногда заражая и других. Эх, как надо иметь такую силу, которая одолела бы этот яд! И была бы капелька этой силы в руках у Бокена… Что бы он тогда сделал? С чего бы начал свои дела?.. Так в глубокой задумчивости лежал Бокен, глядя в синее небо. Потом ему в голову пришла такая мысль: «Апыр-ау, а почему бы мне не поступить на юридический факультет?» Такая мысль ему понравилась. И на самом деле, почему бы ему не поступить на юридический факультет? А закончив его, первым делом бы начал бороться с такими, как рыжебородый, которые безжалостно могут ранить твою душу. Тогда как что он сможеть сделать, став историком и учителе   м? Бокен только теперь начал понимать, что он не очень-то и стремится к этой специальности. Получилось так, что в этом году он поехал поступать в институт не ради того, чтобы стать учителем, а ради того, чтобы зацепиться хоть за какой-то вуз. Если бы действительно хотел стать учителем, то давно бы задумался об этой специальности. И после приезда домой, он ни разу не вспомнил о ней. А загадку того седоволосого старика, сидевшего с ним когда-то в сквере, он отгодал недавно. И действительно, Бокен, оказывается, не знал все предметы на «отлично», как ему раньше казалось. И особенно на такую оценку не знал историю. Не говоря уже об остальном, он слабо знал историю своего народа. Об этом он узнал лишь тогда, когда прочитал несколько романов, относящихся к тяжелому периоду в жизни казахского народа – к нашествию джунгар в казахские степи. Узнал – и ему самому стало стыдно за себя… Нет, на следующий год, как бы ни было, ему надо поехать поступать на юридический факультет. Любыми способами…

Бокен сел, скрестив ноги, и посмотрел на псущихся овец. Сегодня животные не очень-то разбрелись. Видимо, основательно подкормившись, они стояли недалеко, опустив головы. Солнце уже опустилось довольно низко. Бокен посмотрел на время – был четвертый час. Вдруг его взгляд остановился на недельной шкале часов… Там было «ПН»… Значит, сегодня понедельник. А какое число месяца? Как ни напрягал память Бокен, не мог вспомнить число. Тогда он начал припоминать минувшие дни. Какой же день был, когда в последни раз Жамеш приехал с охоты? Не мог вспомнить… А когда ездил к Мырзабеку? Это тоже неизвестно… О, вспомнил, вспомнил! Когда приезжал Жорга-Жумабек, он говорил, что двадцать четвертое августа. А с тех пор прошла полная неделя. Значит сегодня… сегодня, оказывается, первое сентября. Бокен почувствовал в груди опустошенность, словно он потерял что-то драгоценное. И сердце его обожгло тоскою. Сегодня ученики пошли в школу. Какие они счастливчики! Они, видимо, не впадают в беспамятство и не забыли счет дням, как это происходит с Бокеном.   Да что там забыть, они наверняка считали дни по пальцам до начала нового учебного года. Такое происходило каждый год и с Бокеном. Для него не было радостнее первого сентябряи веселее этого дня. Он всегда приходил в школу раньше всех ребят. Всегда первым долгомон заходил в школьный сад и любовался посаженными ими же яблонями и вишнями, обнюхивал чуть ли не каждый листочек и только потом шел в класс. Как только он открывал дверь, так сразу в ноздри ударял запах заново выкрашенных парт и пола. Хоть и был запах кисловатым, но он по-особому, тепло действовал на него. Через некоторое время, надев на себя все новое и чистое, начинали заходить в класс и другие ребятишки. И как было хорошо делиться с ними всеми радостями прошедшего лета!.. Потом раздавался серебристый звон колокольчика, и в класс входил, прихрамывая и скрипя протезом, Касым-агай. Затем, удобно устроившись на стуле, этот добрый человек по старой привычке начинал: «Что нового на круглой Земле?» — внимательно поглядывая на ребя. «Все спокойно», — хором отвечали дети тоже по давней привычке. Словно успокоившись, Касым-агай говорил: «Это хорошо, что все спокойно. Все ведь от спокойствия». После этого он начинал урок… Интересным человеком был Касым-агай. То ли из-за того, что он преподавал историю, то ли по той причине, что был участником войны, никогда не прощал тем ученикам, которые не знали политическую обстановку в стране и за рубежом. Иногда учитель на уроках задавал и такие вопросы: «Что происходит в Латынской Америке?», «Какое положение на Ближнем Востоке?» Если уже кто-то не ответит, он начинал сердиться. А однажды произошла вот такая история. Бокен учился в девятом классе. В один февральских дней был сильный буран, Касым-ага вошел в класс хмурый и, как обычно, спросил: «Какие новости на круглой Земле?» «Все спокойно», — хором ответили ребята. Касым-ага стукнул костылем по полу и задрожал: «Как спокойно! Апырау! Как спокойно!» — задыхаясь, проговорил он. Ребята, ничего не поняв, переглянулись между собой. В газетах за прошлый день не было каких-то экстренных сообщений. В Латинской Америке, да и на Ближнем Востоке тоже было как будто все спокойно. Тогда что же это за уголок на земле, о котором они еще ничего не знают? «И вы говорите, все спокойно, а? – продолжал он возмущаться. – Вчера вон кровопийца Кайыпберды ударил свою жену и ее отвезли в больницу. А пятеро, один другого меньше, ребятишек остались дома. Что и это спокойствие? И бывает ли еще хуже этого злодеяния? А Вы говорите, что все спокойно, разинув рты. Или же наш совхоз «Джамбул» находится совсем в стороне от кргулой Земли? Или же, по вашим понятиям, если какие – то страны не воюют, значит, все спокойно? Нет, дорогие, спокойствие начинается с нас самих. Равнодушные никогда не принесут своему Отчеству пользы». Эти слова учителя Бокен начал понимать только теперь. Да, какое может быть спокойствие в той среде, где человек готовсъесть человека, где готов оскорбить другого, где честь и достоинтсво не ставятся ни во что. Как может свободно ходить и свободно дышать человек, попавший в такую среду?! Что и говорить, каждое слово, сказанное учителем, воспитывало в детях человечность, честность и справедливость. «Если кто-то скажет, что у него есть враг, значит, он сам кому-то враг, если кто-то скажет о ком-то плохо, значит, этот человек сам плохой», — говорил Касым-ага. И эти слова до сих пор хранятся в душе Бокена. Этот чедлвек очень ценил и любил Бокена. За трудолюбие и добросовестное отношение к делу он часто поручал ему всю общественную работу школы. Бокен хорошо помнит, как первого сентября (а он тогда учился в восьмом классе) Касым-ага пригласил его к себе в кабинет и сказал, показывая на красный материал: «Бокен, приложи все свое искусство и напиши на этом материале такие слова: ЧЕЛОВЕК ЧЕЛОВЕКУ ДРУГ, ТОВАРИЩ И БРАТ!» Большими буквами Бокен написал эти словаи и в тот же день повесил над входом в школу. То ли сила этих слов, то ли оттого, что он написал их собственными руками, Бокен никогда не проходил мимо них, не прочитав. Они до того отложились в его памяти, что он иногда шептал про себя. И самое интересное так это то, что все люди, даже случайные прохожие, казались ему друзьями. Этому верил он и в душе. С такой верой и чистым, честным сердцем он и закончил школу. Но после окончания ему встретились очкастый очкастый преподаватель с седыми волосами… А потом Жамеш,  Мырзабек и рыжебородый…

Мысли Бокена прервало ржание вороного. Бокен резко вскочил на ноги. Магира!.. Он не заметил, как она подъехала на чалом коне, с развевающимся на голове красным платком.

• Айналайын, да ты, наверное, совсем устал, — проговорила она, слезая с коня. —  Видно, проголодался, езжай домой и поешь горячего. Поезжай, а овец я сама в кошару пригоню.  

Бокен, словно отказываясь, покачал головой  и стал чертить носком сапога по земле. Как будто отпечаток вчерашнего стыда обжигал его лицо. Не хватало и сил посмотреть в глаза Магире.

• Чего же ты стоишь, поезжай… Я же тебе говорю – поезжай в юрту.

Бокен опять промолчал. И смета не тронулся. «Сказала – в юрту возвращайся. А как я поеду? Как я там посмотрю в лицо Жамешу?»

Магира слезла с коня и подошла к нему.

• Хватит, Бокен, ну чего ты надулся как ребенок? Ничего ведь не случилось. Разве можно так убиваться из-за какого-то рыжебородого нечестивца. Да и Жамеш понял, что он заманил тебя в свои силки обманом. Нет у Жамеша никакой обиды на тебя. А если бы обижался, то, наверное, не говорил бы мне таких слов, как: «Ты поторопись, Бокен там уже проголодался». Он бы и сам приехал на пастбище, но ты же знаешь, опухоль на его ноге до сих пор не проходит.

Бокен не заметил, как к его глазам подступили слезы. «Оказывается, Жамеш-ага понял меня, он понял, что я не могу ему сделать чего-то подлого», — подумал про себя Бокен. Чего греха таить, давеча он подумал, что стоит ему вечером приехать в юрту, как Жамеш накинется на него со словом «предатель», а он, оказывается, сидит в юрте и жалеет его. Что еще нужно кроме этого?  

Бокен быстрым шагом подошел к своему вороному и вскочил на него, конь рванулся рысью в сторону юрты.

12

Уже три дня, как на джайляу приехали трое во вглаве с Жумабеком. Со вчерашнего дня они по нескольку раз пересчитывали овец двух отар, подбивали счет павшим и недостающим овцам и только сегодня вечером собрались в доме Жамеша передохнуть.

Выпив две пиалы чаю, Бокен посчитал неудобным сидеть рядом со взрослыми и занятыми своими делами людьми – отошел на всое прежнее место, в углу у порога юрты, и прилег в одежде. Но все его внимание было приковано к гостям. Они все сидели, скрестив ноги, вокруг приземистого круглого стола, на котором тускло мерцала семилинейная лампа, стояло большое блюдо с бесбармаком, гости то и дело наполняли граненые стаканы водкой, громко говорили, перебивая друг друга, лица их уже разрумянились. Они то и дело нахваливали один другого. Долгое время не появлявшийся в этой юрте Мырзабек тоже сидел в переднем углу. Он сегодня хозяйничал в этом доме. То он подливал гостям водку в стаканы, то подносил им услужливо мясо. А на почетном месте сидел Жорга-Жумабек, то и дело вытирая  потное лицо белым полотенцем. В слабо освещенной юрте его заплывшие жиром глазки поблескивали, смеялся он по каждому пустяку и выделялся особенной веселостью. И, наоборот, брови у сидевшего с ним рядом Жамеша были сурово нахмурены, а обветренное и загоревшее лицо стало свирепым. За весь вечер он не проронил ни слова, внимательно прислушиваясь к речам гостей. Черный сухощавый человек лет сорока, сидевший рядом с Жамешем колено к колену, все время чесал своим языком, мешая высказаться другим. Бокен его давно знает, он работает в совхозе веттехником. Но после того, как Бокен приехал сюда, он впервые увидел его на джайляу только вчера. Если не ошибвается, имя его, кажется, Мажит; уважая его по возросту, все называют «Маке». Из всех присутствующих Бокену почему-то понравился вон тот кудрявый молодой джигит, утвержденный зоотехником вместо Жорги-Жумабека. Со вчерашнего дня Бокен наблюдает, что новый зоотехник со всеми обращается одинаково, но ближе всех он держался к Бокену, и это радовало его. А звали зоотехника – Сагынган. Родился он и вырос в этом совхозе. После окончания института его направили в совхоз имени Джамбула.

•      О, благодатный джайляу, как чист твой воздух! Как только приезжаю на джайляу, так не могу наесться, — сказал веттехник Мажит, хватая пригоршней мясо из блюда.

Жамеш усмехнулся, но ниего не сказал.

•      Верно, говорите, Маке. На джйляу еда всегда впрок. Вот пробуйте эти жирные кусочки, — сказал Мырзабек, пододвигая ему мясо. Затем он начал разливать в граненые стаканы водку.
• Мне не наливайте, — попросил Сагынган, прикрыв стакан ладонью. – Хватит.
• Ой, Саке, как это понимать? Давай налью хоть чуток. – Мыразбек потянулся за его стаканом.
• Нет, Мыразбек, я сказал – хватит, значит, хватит. Сами пейт!
• Ты что, лучше нас? Пусть нальет немножечко, — сказал Маке.
• Если хочешь сделать карьеру, то не пей, Сагынган, не пей, — хихикая, проговорил Жорга-Жумабек.
• Значит, и вы повысились по службе лишь только потому, что не пили7 – спросил его Сагынган и посмотрел тому прямо в глаза.
• Не принуждайте парня. Наливай его долю мне, — попросил Жамеш Мырзабека. Мырзабек наполнил его стакан до краев.
• За какие грехи, Мырзабек? Зачем ты ему столько налил? Или хочешь убить его? – разливая сурпу, упрекнула Магира Мырзабека.
• Ничего, Магаш, наш Жаке не умрет от этого.
• Хоть и умру, а все одно, ногой другну, — Жамеш посмотрел исподлобья на Мырзабека и Жумабека и одним залпом осушил стакан.
• На, закуси, — Мырзабек поднес к его рту кусок мяса.
• У меня есть свои руки, — Жамеш отстранил лапу Мырзабека.
• У нашего Жамеша гнев опасен, опа-асен, — насильно выдавил смешок Мырзабек.

Магира поставила перед гостями сурпу в белых пиалах. Жорга-Жумабек спичкой ковырял в зубах мясо. Мырзабек же вытащил из-под стола еще одну бутылку водки и начал разливать по стаканам.

• Ох и благодать, воздух-то какой на джайляу! – снова проговорил Маке,  с ушмом потягивая сурпу. – Ах, какая благодать!
• Жамеш и Мырзабек просто счастливчики, в течение всего лета дышат не надышатся этим чудесным воздухом, и что им нужно более! – расхохотался Жорга-Жумабек, а потом вынул спичку изо рта и бросил на пол.
• Жамеш недружелюбно посмотрел на него, но ничего не сказал.
• Джигиты! .. Не выпить ли нам? Саке, я и тебе говорю, давайте выпьем. Что на нее смотреть? – Мырзабек поднял свой стакан.
• Мырзабек, хватит, наверное, ее хлестать? Давайте о чем-нибудь поговорим… друг другу что-то пожелаем… Например, среди нас сидит человек, который едет в соседний колхоз директором, — улыбаясь, сказал Маке, показывая подбородком в сторону Жорги-Жумабека.
• И действительно, почему бы нам не выпить за Жумекена? Если мы пожелаем всего доброго Жумекену, рты-то наши не искривятся… Тогда, — сказал Мырзабек и, разгоряченный,встал на ноги. – Саке… Сагынган и ты…
• Нет, я не буду пить.
• Даже и за Жумекена?
• Хоть за кого, все равно не буду.

Жамеш стукнул своим стаканом по столу.

• Не принуждайте парня! Налейте мне его долю!
• Ой, Жамеш! Ну хватит тебе. – Магира потянулась к нему через стол.
• Оставь меня! – оттолкнул ее Жамеш. – А ну, Мырзабек, налей-ка мне!

Мырзабек снова налил ему полный стакан. Жамеш, ничего не пожелав Жорге-Жумабеку, снова опрокинул полный стакан. Следивший за каждым его движением Бокен начал за него бояться. Япыр-ау, что же случилось с Жакеном? Почему он так много пьет? И почему Мырзабек старается все время ему подливать? Действительно, что за враждебность?

• Жамеш, вот ты все время Сагынгана называешь парнем. Он тебе с сегодняшнего дня не парень, а начальник твой, зоотехник твой, — сказал Маке то ли в шутку, то ли в насмешку.

Жамеш резко повернулся к нему:

• А даже так?! Вы – веттехник, зоотехник, считаете себя начальником, да? Чихал я на таких начальников, как ты! Ни разу не показал глаз на джайляу за все лето, ни разу не осмотрел овец, а теперь заявился, когда нам надо откочевывать вниз. Да, к тому же утверждает, что он начальник. «Какой чистый воздух!» — говорит, причмокивая. А если бы ты каждую неделю хоть раз подышал этим  воздухом, убыло бы что от тебя?..

Голова Мажита опустилась на грудь. Ему нечего было возразить.

Почувствовав это, Жамеш стал выкладывать все то, что у него накипело за эти годы:

• Если ты набожный и есть у тебя хоть капелька достоинства, скажи, Мажит, вот ты – веттехник, врачеватель животных – за пять лет хоть раз, хоть одну овечку лечил? Нет. А давал хоть чуточку лекарства для скота? Нет. Или же дал хоть один совет по уходу за овцами? Тоже нет. Одно только знаешь – составляешь акты на подохших животных. А если таких много, ты их относишь на счет чабанов. И что ты еще можешь делать, пока «начальник»?
• Ай-ай! Не кидайся на старших, хватит! – препредительно постучал по столу толстыми пальцами Жорга-Жумабек.
• Эй, а тебе-то чего не хватает? – посмотрел на него с отвращением Жамеш. – Если зад нечистый, хоть бы помолчал, прижав хвост.
• А что, ты мой зад замарал?
• Он у тебя давно замаран, чего его мне марат-то?
• Уймись!
• А если не уймусь, то что ты мне сделаешь?

Магира вскочила с места и потянула Жамеша за плечо. 

• Перестань, Жамеш, ну хватит! Не спорьте!
• Не вмешивайся, отойди! – Жамеш сбросил с плеча ее руку и ненавидящим взглядом уставился на Жумабека. – Ну-ка, скажи, что ты мне сделаешь, если не уймусь? На части разорвешь?
• А не уймешься, обе твои ноги засуну в один сапог. Смотри! Решил, что я уеду, и осмелел. Если даже и уеду, все равно привяжу под твой хвост колокольчик. Знаем, кто ты такой! Когда-то притащился в этот совхоз совершенно голый, а теперь зажирел?!
• Оказывается, это ты меня осчастлививл.
• Не я, так совхоз. За шесть лет немало, наверное, нахватал? Разве неправда, то ягнят менял на шестимесячных овец, в этих менял на взрослых баранов, так и купл себе машину?
• Скажи ты! – Жамеш схватился за живот и ну давай смеяться. – И что я тут могу сказать! Ох, и уморил же ты меня!..
• И с какого времени вы знаете о «воровстве» Жамеша? – спросил Сагынган у Жорги-Жумабека.
• Чем он занимался, что проделывал с тех пор, как стал чабаном, все здесь, — Жумабек поднял и показал свою ладонь.
• Тогда почему это скрывали до сегодняшнего дня? Почему не сообщили куда следует?
• Да зачем надо было ему причинять вред? Жалко детишек.

Жамеш вдруг прекратил смех.

• Значит, говоришь, жалко детишек? А ты бы лучше сказал: «Я сам замаранный в этом деле. Вот и боялся». Почему ты этого не сказал?.. Конечно, каждый меряет с высоты своей колокольни. Оказывается, по-твоему, я  купил машину на ворованные деньги? К твоему сведению, сейчас уже нет тех чабанов, которые пасли овец в кожаных штанах и верхом на быках. В настоящее время любой скотовод за одну месячную зарплату пожет купить «Запорожец» в пять тысяч рублей. Я не стану копаться в твоих темных делишках.
• А что бы ты мне с этим сделал?
• Ты брось болтовню, а верни-ка мне одиннадцать овец, которых забрал у меня.
• Каких еще одиннадцать овец?
• Как будто и не знаешь? В прошлом году ты сказал, буду брать, мол, «Жигули» — угнал пять овец, а нынче, мол, на той – забрал из моей отары опять шесть овец.
• Я у тебя не брал никаких овец.
• Это что он говорит, а? Эй,  Магира, что болтает этот неверный?
• Жамеке-е, да ведь брали же, вы что, забыли? – жалобно пролепетала Магира.
• Нет, я даже никогда не видел у вас и поносливого ягненька, — не смутившись, произнес Жумабек.

Жамеш затрясся от злобы и повернулся к Мырзабеку:

• Эй, может, ты честно скажешь? Помнишь, когда мы в прошлом году расположились с отарой в Каракыстаке, этот злодей при тебе угнал из моей отары шесть овец?

Мырзабек в нерешительности посмотрел на Жоргу-Жумабека.

• Скажи, когда я у него брал овец? .. Скажите, пожалуйста, какую напраслину он возводит.
• Ай, Мырзабек, скажи хоть ты честно, ведь брал он овец? – просящим голосом обратился Магира к Мырзабеку.
• Скажите правду! – обратился к нему и Сагынган.
• Ну, говори! Говори же! – твердил Жамеш.

Мырзабек чуть посидел в раздумье и вдруг не моргнув глазом сказал:

• Я ничего не видел.
• Ах, так?! – В одно мгновенье Жамеш врезал по лицу Мырзабека. Тот упал навзничь, а Жорга-Жумабек ползком устремился к двери. Сделав один прыжок, Жамеш сел на того верхом.
• Вот тебе, и ты получи свое! Вот тебе еще!

В суматохе чья-то нога перевернул стол, и лампа погасла… В юрте стоял мрак. Слышалась тяжелое дыхание… Неизвестно, кто кого бил…

•  Вот тебе, получай свое!
• Эй, твою…на, и ты получай!..
• Боже ты мой, да перестаньте вы! Что случилось с вами? – раздавался голос Магиры то в одном углу юрты, то в другом.

в одном углу хнычут дети…У порога стоял Бокен и дрожал.

• Ойбай, убили, убили…
• На тебе, убили, на еще!

В юрте раздавались удары кулаков. Кто-то затопал… Кто-то застонал…

• Мырзаш, где же ты? Убивает же он меня!
• Мырзаш, говоришь, подонок?! На тебе Мырзаша!

Потом кто-то выскочил из юрты, за ним другой, а потом и третий…

• Собачий сын, я не я буду, если завтра же не отправлю тебя туда, где ездят только на собках!
• Сослать надо с глаз долой!
• Надо сейчас же ехать в аул, — слышались голоса с улицы.
• Пусти, говорю тебе, пусти!  — рвался на улицу Жамеш.
• Успокойтесь, Жаке, оставьте свой гнев, — говорил Сагынган, удерживая Жамеша за плечи.

Сев на коней, те трое куда-то поскакали. В ночной тиши раздавался лишь только топот копыт. Два пса проводили их далеко злобным лаем, а потом вернулись и долго еще выли возле юрты.

• Пусть же вам не будет удачи! – прошептал Бокен.

13

С самого утра моросил дождь. Мелкие капли прилипали к телу, и сырость пронизывала кости. Если уж пошел холодный осенний дождь, то он будет идти всю неделю, от чего всегда было неуютно на душе. Хмурое небо… Хмурое и настроение… Сидя на вороном коне, Бокен втянул голову в воротник серого чекменя, он даже не знает, который час. По предположению, видно, давно уже за полдень. Не так давно в конце пастбища проехали два всадника, спустились к подножию горы и потерялись. То ли они не могли подняться, то ли укрываются от дождя. Обычно и Магира в это время была тут как тут, а сегодня чего-то не видно. Может быть, отдыхает. Может она с Сагынганом никак не могла успокоить Жамеша, наверное, устала. «Опозорили они меня, с землей сровняли они меня», — кричал Жамеш и равлся на улицу, желая отбросить их в сторону. Им пришлось долго держать его за плечи. Тогда Бокен был доволен Сагынганом. А если бы на его месте был другой, что делал бы он? Кто знает? Ведь не зря в народе говорят: «Ворон ворону глаз не выклюет», может быть, и поддержал бы Жумабека? Даже одно то, что Сагынган остался в юрте Жамеша после вчершанего скандала, говорит о том, что он понял, на чьей стороне справедливость…

Бокен, слегка понукая коня, спустился в низ пастбища, вдруг на противоположной его стороне он увидил одинокого всадника на сером коне. Сагынган. Кажется, торопится в аул. Но утром он говорил, что домой поедет завтра… Может быть, дома что-то случилось? Как только эта мысль пришла ему в голову, он задрожал всем телом. У Бокена не хватило выдержки, и он помчался навстречу Сагынгану.

Они встретились у русла высохшего ручья.

• Все ли нормально, ага? – спросил Бокен дрожащим голосом.
• Чего там, не нормально… — сморщил лоб Сагынган. – Приехали два миллиционера и забрали Жамеша. Оказывается, Жумабек ночью поехал в аул.
• Когда забрали? – спросил Бокен не своим голосом.
• Только что. Жамеш перед уходом просил, чтобы ты смотрел за овцами. Я приехал передать это тебе. Сейчас и я поеду в аул.
• А какой дорогой они поехали?
• Вон той, прямиком.

Бокен круто развернул коня и поскакал в ту сторону, куда повели Жамеша.

• Эй, куда ты? Вернись!

Бокен словно не слышал, о чем кричал Сагынган, он все нахлестывал вороного коня и мчался вперед во весь опор. Под ногами словно земля переворачивалась и убегала назад… В лицо бил холодный дождь… Бокен не обращал внимания ни на дождь, ни на овраги и колдобины, стиснув зубы, он только и знал понукать коня. Во что бы то ни стало надо догнать милиционеров еще до перевала. Рассказать им всю правду. Пусть знают, кто настоящий виновник. Пусть накажут и их, а не только Жамеша.

• Чу, мое животное, чу!

Шлепая по лужам, вороной летел словно на крыльях. «лети, родной, лети! Лети ради справедливости, хоть и околеешь, лети! Говорят, справедливость, но где же эта справедливость? У кого она? У Жумабека, взявшего у Жамеша овец? Или у Мырзабека, видевшего, как тот взял овец? Апырау, вот ведь какие бывают люди, вчера только вместе делили хлеб пополам, вместе охотились, дружили, вроде бы один без другого не могли жить, и вот тебе на, в самый критический момент готовы продать друг дружку. Есть ли еще что хуже предательства? Куда подевались у людей сочувствие и жалость друг к другу? Когда Жамеш лежал больной в постели, кто пришел к нему попроведовать, кто ему помог, кто вызвал врача? И тогда Жумабек всех обманул, пообщав многое. А тут не вынес два-три подзатыльника, помчался в аул и сразу же послал двух милиционеров в такую-то глухомань и в такую-то погоду. Не зря говорят: своя рубашка ближе к телу».

     Дождь продолжал моросить. Хмурое небо… Хмурое настроение… Бокен, промокший с ног до головы, все мчался вперед. Потом ему вспомнились минувшие дни. Он не мальчик и не взрослый, а уже испытал за это время столько, что трудно даже и сказать, все в нем как-то перевернулось. Школу закончил с медалью, а винститут не смог поступить, не назвав имена 25 панфиловцев. Потом он попал к Жамешу, который затаил зло на руководителей совхоза за их разгильдяйство. Иногда Бокен надоедал, лечил овец и ни разу не услышал от Жамеша добрых слов. Но, несмотря на это, он почему-то жалел Жамеша. Бокену казалось, что всю жизнь не везет этому человеку. К тому же Жамеш упрям, слишком прямолинеен. И что он хорошего получил от такого  характера? Кто теперь за него заступиться, кто ему поможет?.. Нет, надо во что бы то ни стало все рассказать милиционерам. Ведь они люди закона и справедливости, и они наверняка все поймут.

Когда Бокен поднялся на один из холмов, то он увидел трех всадников. Это они…

• А-а-а-ай, остановитесь! Подождите!

Все три всадника тут же натянули поводья. Бокен поскакал вниз, как хорошо, что он их догнал, пока лни не уехали далеко! Если милиционеры узнают правду, то они тотчас отпустят Жамеша.

• Эй, что случилось? И чего так скачешь? – спросил у Бокена молоденький милиционер, когда Бокен остановился с ними рядом.
• Дяденьки, этот человек не виноват… Виноват, но… — растерянно произнес Бокен, проглотив последние слова.
• Парень ты чей будешь? – мягко спросил смуглый пожилой милиционер.
• Дядя, я…я вот помощник этого человека, — сказал Бокен, посмотрев на Жамеша, у которого глаза ввалились, а лицо осунулось.
• Помощник, говоришь, а может быть, ты ему и в драке помогал? – спросил молоденький милиционер.
• Нет, я ему не помогал… Я только смотрел.
• А сели ты столько смотрел, то кто первым драку начал?

Этот вопрос пожилого милиционера заставил Бокена задуматься. Что ему ответить? Первым, конечно же, поднял руку Жамеш. Но как это скрыть? Как он может солгать?

• Драку начал Жамеш-ага. Но…
• Эй, ты оставь свое «но»! – сурово сказал молодой милиционер. – Чего ты надрываешься, утверждая невиновность человека, который избил двух ни в чем не повинных людей?
• Виноват, но…
• Говори. Говори. Да еще стоять и мокнуть под дождем.
• Пусть говорит, не перебивай!
• Правда то, что этот человек первым начал драку, — уже твердым голосом сказал Бокен.  – Спросите, почему? Да потому, что в прошлом году зоотехник Жумабек взял у него их отары одиннадцать овец и не возместил их. И теперь он отказывается от того, что брал этих овец. А видевший это Мырзабек тоже отказывается. Вот весь скандал и начался из-за этого, ага.
• А это ты узнаешь? – спросил молодой милиционер, вытаскивая из-под колена ружье. Это ружье Жамеша. Вот те на! Об этом донес рыжебородый. Не зря говорят: «Одна беда обгоняет другую». Вот беда-то какая!
• Узнаешь, я тебя спрашиваю?!
• Узнаю.
• Если узнаешь, то уматывай отсюда! Нашел человека чище слезы и белее молока.
• Ладно, парень, ты езжай домой, — сказал пожилой милиционер.
• Милиционеры повернули лошадей к дороге. Отъезжая, Жамеш оглянулся и сказал повеселившим голосом:
• Возвращайся, Бокен, я тебе верю.

… Дождь все еще продолжал моросить. Вороной конь пошел вялым шагом. Над вершинами гор сгустился туман. Дорога раскисла. Она извивалась змейкой. Бокен знал, что он здесь не заблудится. После дождя небо станет ясным, появится солнце и на душе станет светло и радостно. А где свет, разве джигит может сбиться с пути…