Кто бы мог подумать, что заслужит медаль без труда, лишь хлопоча у домашнего очага?! Конечно, думать никому не воспрещено. Поэтому и размышляют вполне конкретно и предметно ваша сверстница Зияш: «Как только получу медаль, тут же и приколю ее к груди». Если рассказать, что это за медаль, то, пожалуй, найдутся и такие, которые с пренебрежительной миной на лице обязательно заметят: «Э-э-э, велика ли вещь? И стоило говорить об этой медяшке!» Будем снисходительны к ним, навесим им на ушки по серьге для их же спокойствия, ибо, думается, преждевременно морщить носы, не узнав сути дела. Да и время ныне не то благодатное, когда родители были более благосклонны к «детскому хлопотному хозяйству», сейчас люди поостыли в своих страстях и любвеобилии к детям. Пренебрежение к медали Зияш, осмелившейся родить пятерых чад, когда сплошь и рядом не достигается даже средний уровень – три ребенка, это настоящее кощунство, дорогие мои… Вспомним «приятное прошлое», ну хотя бы ближайшие лет двадцать-тридцать. Да, чего-чего, а медалей было в избитке, причем разных форм и достоинств. Ох, как было много!.. Не будем брать в счет мужчин, ибо в ту пору мужика не считали за человека, если у него на груди что-нибудь да и не сверкало. А как грациозно и с достоинством ходили некоторые представительницы слабого пола, позванивая своими медалями… Ну просто красавицы! Да что там красавицы, разве можно забыть молодых бабушек, которые едва перешагнув сороколетний рубеж, успевали обзавестись внучатами, а к пятидесятилетию с неохотой уступали наступающим на пятки снохам. В праздничные дни они надевали свои бархатные камзолы и когда, разнаряженные, в орденах и медалях, появлялись на людях, то невольно вызывали неподдельное удивление разинь, ау строптивых дверей язвительные шуточки: «Вот это гвардия, эй, красавицы, с какого же фронта вы?!» Умели они и отвечать с достоинством на такие подковырки, обрывая насмешников: «Пусть это не волнует тебя. Радуйся, дорогуша, ведь ты ходишь по земле благодаря именно таким, как мы». И что интересно, эти шутки-прибаутки, беззлобные перепалки украшали их…
Да, когда это было?! В былые времена. Кстати, какая чудодейственная сила скрыта в слове «былое». Стоит лишь произнести, как тут же оно навевает воспоминания… В те времена Указы правительства о награждении орденами, медалями многодетных матерей печатались в газетах, и, что удивительно, списки эти занимали целые страницы, порой перехлестывая на следующую полосу, под стать широте души самих виновниц. Тексты пестрели, словно белопенные буруны беспокойного Арала. Со временем и седой Арал усмирил свой буйный норов, безропотно покидая привычные берега, заметно стали укорачиваться в газетах и те самые списки об орденах и медалях. Ныне они чаще располагаются где-то в скромном уголке. К тому же все реже списки орденов, не говоря уже о медалях. Пожалуй, по этой причине порой муж Зияш не без иронии шутливо замечает: «Настанет времена, когда днем с огнем не сыщешь женщин для представления на ордена и медали за многодетность. Так что уже сегдня надо приступать к их поименному учету. И записывать их имена не куда-нибудь, а в Красную книгу…»
Простим великодушно мужчину за столь дерзкую откровенность, ибо ему никогда не суждено быть в шкуре роженицы. Ну, а то что Зияш прямо-таки засияла и не в меру зарделась, впервые услышав о медали, то это истинная правда. Вы уже готовы и поверить, что это случилось с ней от избытка радости? Да вовсе нет, скорее всего от смущения. И вряд ли понять ее состояние подруге Майгуль, некстати затараторившей на другом конце телефонного провода:
– Да о чем ты это?! О чем?! Ты погляди, сама скромность! Прикинулась овечкой невинной, да лучше скажи, что нет желания приглашать нас на чашку чая.
– Э-эй, Майгуль, действительно, что ты имеешь в виду?! Я что-то понять толком не могу. Какая еще медаль? Откуда?.. Может быть, Акжан получает что-то? – искренне удивилась Зияш.
Акжан – это ее муж. Услышав имя Акжана, Маугуль распалилась еще пуще:
– Ой, ой, ой, — протянула она взахлеб. – Ничего не скажешь, ну просто сама наивность. Родила сама, хлопоты обо всех пятерых чадах на твоей шее, а медаль получает муж. Здрастье!.. Так и поверила, перестань, подруженька, болтать, лучше готовься как следует, вечерком заглянем… – и резко положила трубку.
«Странная какая-то!» — подсказал ей внутренний голос. «Да что в этом странного-то?» — возразил тот же голос.
Потом… Взгляд ее невольно упал на зеркало, висевшее тут же, за телефоном. Увидев в нем свои пухленькие, что-то нашептывающие губки, она тихо прыснула. Удивленная, она замерла на какой-то миг с зажатой в руке телефонной трубкой. Поза ее напоминала некогда модную фоторгафию «Девушка с телефонной трубкой». Да вот только выдавали изредка подрагивающие длинные ресницы, словно бы говоря: «Очнись, не фотография это, а ты сама».
Под первым подвернувшимся на язык словом «ему» она имела в виду своего супруга Акжана… Загрубевшими от стирок нескончаемых пеленок пальцами она торопливо стала набирать телефонный номер музыкальной школы, где работал ее муж. И выходит, что ошиблись номером. Не стоит удивляться, такое может случиться с каждым, тем более если руки опережают твои мысли. Итак, когда на другом конце телефонного провода раздалось выжидающее «алло?», она нетерпеливо спросила:
– Какого еще Акжана? Барышня, куда вы звоните? – не замедлили в ответ не без ехидства. Что удивительно, голос был знакомый. Не успела она сообразить что к чему, как в трубке раздался заразительный смех: — Эй, ты что, белены объелась?! С каких это пор стала искать у нас своего суженого?
Бедняжка Зияш только теперь и поняла, что набрала по ошибке номер телефона Кунсаяш. Звонок, видимо, пришелся подруге по душе, это она поняла по игривому голосу Кунсаяш. Не успела у Зияш промелькнуть тревожная мысль: «Ох, елси б не стала болтать обо всем подряд!» — как Кунсаяш с обидой в голосе начала:
– Раньше-то по сорок раз на дню могли перезваниваться… А теперь вот дожились, за целый год не можем хотя бы раз созвониться. Знаю, я вам уже не та Кунсаяш. Вычеркнули вы меня из своей памяти, подруженькая… Да и кому нужна одинокая вдовушка, у которой ни мужа, ни детей! – заныла она. И тут же скороговоркой, сварливо добавила: — Читала в газете о твоей медали. Представляю, как будете отмечать… Только где уж мне сидеть с вами за одним столом!
Зияш слушала подругу, прикусив пухленькие губки.
– Вроде бы безобидные слова Кунсаяш пробрали до костей. Особенно последний упрек подруги, который прозвучал, как удар камчи.
– Почему бы не отметить? Непременно отпразднуем, — стала успокакивать ее задетая за живое Зияш. – Это не только моя радость, а всей семьи, моих детей, в первую очередь нашего маленького карапуза Сержана. Разве могли бы дать мне медаль, если б не появился на свет наш самый маленький. Приходи на торжества, обязательно. От этого ничего не убудет в нашем доме. Почему бы и тебе не порадоваться вместе с нами счастью нашей семьи?!
… С этого случайного разговора и начались хлопоты в доме. Будто обиды и упреки Кунсаяш подстегнули Зияш. В доме словно буря прошлась, переполошив даже детей. Тотчас была прервана шумная игра, все от мала до велика приступили к подготовке праздничного стола, чтобы не ударить лицом в грязь перед гостями. Отложили свои дела и Маржан и Гульжан, недавно сидевшие за книгами, и наперегонки побежали на базар по другую сторону улицы. Нехотя отложив свою любимую куклу, принялась катать в коляске карапуза Сержана младшая из дочерей, Айжан. Кажется, безучастным к этой суете оставался лишь трехлетний Магжан. Он все оставался стоять в стороне с горделивой осанкой и многозначительным видом, демонстративно заложив руки за пояс штанов. Главное, штанишки бы не подмочил – это ведь тоже сознательная помощь… О создатель, и надо же, вдруг растрезвонился и черный телефон. Только примется Зияш за какое-то дело, как он начинает беспокойно звонить, приглашая хозяйку в коридор. Только и сыпались одни восторженные возгласы: «Поздравляем!», «С медалью тебя!», «Готовься, подруженька, вечером нагрянем…» По всему чувствовалось, что гостей наберется полон стол. Даже успели поздравить родичи из далекого Чимкента, пообещавшие приехать попозже, когда она получит свою медаль. Возможно, и они не преминут приехать, если она получит орден. Зачем об ордене речь заводить, когда с медалью-то еще толком не разобралась! Действительно, вначале у Зияш были мысли: отделаться только куырдаком, но затем передумала и поставила черный казан. В этом отчасти была и вина черного телефона. И что удивительно, каждое общение по телефону прибавляло мяса в казане. Пусть добавляет мяса хозяйка. От этого не убудет мира и согласия в этом шумном доме, да и дастархан, пожалуй, не обеднеет. Не каждый же день беспокоят гости, беспрестанно обивая пороги, чего жалеть для друзей и близких. В последний раз это было месяцев семь назад, они сидели вместе с друзьями на крестинах Сержана. Что она слышала приятного за эти долгие семь месяцев? Разве что заунывные стенания черного кобыза, на котором вечерами играл Акжан, да плач, шум и гам детишек. В последнее время что-то странное творилось с ней, стоило выйти на балкон собственного дома, как ею овладевала непонятная тоска при виде людей. «О создатель, и муж есть, и дом о четырех комнатах, и добра нажито немало, и детей целых пять! Чем это я недовольна?» — думала она в такие моменты, теряясь в догадках. Оказалось, что не хватало общения с друзьями, близкими людьми, с кем можно было бы поговорить по душам, пошутить, развеяться от домашних забот, повеселиться за дастраханом. Выходит, человека грешного красит не достаток и богатство, а душевная доброта, чуткость и внимание к близким своим. Неужели, отдаляясь от людей, от суеты жизни, человек начинает черстветь душой? Это она поняла именно сегодня. Казалось ей, что пелена упала с глаз. А что медаль, так это же ведь предлог. Думаете, авторитета прибавиться или же она привлекательнее станет от того, что нацепит на грудь эту медяшку? Ну, хозяйка, раз так, то не жалей, клади в казан, да пощедрее.
Все положила, все разложила на дастархане Зияш. Слава всевышнему, не стала ждать посторонней помощи, вот и подсопели дочери с базара, принесли все, что она наказывала. Успела одна и помыть, вытереть, расставить всю необходимую посуду. Благодаря Айжан ни разу не подал голоса и ее маленький Сержан. Да и Магжан проявил примерную сознательность – на удивление, штанишки его оказались сухонькими. Чего же еще лучшего желать? Чего скрывать, порой, когда сердилась Зияш, попадало всем, начиная от отца и кончая маленьким Магжаном. «Сил больше нет, хоть бы пожалели, вон сколько вас, обормотов, с утра до вечера ношусь как угорелая в заботах о вас!» — кричала она. Нет, не предполагала Зияш, что именно эти «обормоты» так здорово помогут ей сегодня. Жаль только, что медленно подрастают! Подрастут старшие девчушки, и Зияш полегчает, благо, недолго осталось ждать… Конечно, это приятная сторона дела. Но сейчас Зияш не дает покоя другое – это самый старший «обормот» — Акжан.
При мысли о нем у нее невольно сжимаются худющие пальцы, безжалостно месившие почти уже готовое тесто. Вот и кончается зимний короткий день, обагрив золотисто-малиновым светом хребты Алатау, вскоре скроется и солнце за макушкой Найзакары. Скоро появятся и возвращающиеся с работы. А от него ни слуху ни духу. На звонки никто не отвечал, хоть бы сам догадался позвонить за целый день. Думаете, Указ не читал в газете. Небось еще утром прочитал. А если не пришлось, то, по-видимому, дали знать об этом поздравлявшие. Скорее всего он с ними. И, наверно, стоит сейчас где-то, бахвалясь: «До ордена не успокоимся, обязательно добьемся ордена». «Только появись, я тебе покажу… Как загоню на кухню, не то что орден, а имя свое запамятуешь!..»
Ему не привыкать, такой уж характер у Зияш. Но и он неисправимый, делает все по своему усмотрению. А как дойдет слух о его чудачествах до Зияш, пускается в «бега», правда, ненадолго, пока не успокоится она. Вдоволь «нагулялся» на крестинах, днях рождения всех пятерых детей. Да что только не вытворял он? Все стоит перед ее глазами, как отвез он ее в родильный дом перед появлением на свет Маржан. И наконец, его виноватая морда перед окном через трое суток. Разве можно забыть такое? Подобное повторилось и при рождении Гульжан. Опять появился неожиданно через несколько дней невесть откуда. Правда, на этот раз с каким-то вместительным бидоном в руках и все виновато мямлил: «Вот горячего принес… Бульон, мясо… М-м-м, тесто…» Взглянула было Зияш, приоткрыв крышку, и обомлела. Как она поняла, это были готовые пельмени из магазина. От одного их вида пропадал аппетит, от долгого кипячения они превратились в сплошное густое месиво. От обиды у нее кровь хлынула в лицо, только было собралась обрушиться, как он взмолился: «Зря, зря это, ну ты же ведь умница у меня, не то что у некоторых ба… Я не болтаюсь, душенька, а по делу, да-да, по делу пропадаю», — и суетливо сунул ей в руки пачку новых десятирублевок. На этом и был исчерпан весь конфликт. О том, что эти деньги прислала его мать из аула, Зияш узнала позднее. Да, в то время Зияш была еще совсем молодая. И голосо-то повышать не умела. Тем более – тайком от посторонних глаз ущипнуть мужа, запустив руку под стол. Свое недовольство выражала тем, что отворачивалась в постели, правда, это длилось не более двух дней… Это она сейчас в силах сунуть его ноги в один сапог. Однако последнее время при детях она и на это не решается. Видимо, есть в его словах какая-то волшебгая сила, иначе бы дети не стояли горой за отца. Попробуй-ка сказать что-нибудь после этого.
В спешке и сумотохе Зияш не заметила, как опустились густые сумерки за окном. Не успела дотянуться до выключателя, как в прихожей раздался звонок. «Это он, заявился, голубчик… – промелькнуло у ней в голове, и она решительно устремилась к двери. – Проучить надо негодяя как следует, пока не появились гости».
Дернула было дверь на себя… В подъезде, улыбаясь, с цветами и шампанским стояло около десятка человек.
– Ой, подруженькая, чем это мы провинились перед тобой, чтобы встречать так грозно, да со скалкой? – защебетела весело Майгуль.
Только тут она и заметила скалку в руках.
***
Какая могучая сила заложена в слове! Народная мудрость гласит: «Слово способно лед растопить, человека согреть». С каждым приятным словом гостей, поудобнее расположившихся вокруг просторного дастархана, у Зияш стало разглаживаться хмурое личико, она стала все чаще улыбаться. Но, что удивительно, никто из гостей не вспомнил о Акжане, даже не намекнул: мол, где его носит, беднягу? Наоборот, по их разговорам главной фигурой в доме была Зияш, от которой всецело зависит мир и согласие семьи, благополучие детей и даже изобилие дастархана. Особенно твердила об этом женская половина гостей. Не умолкает и Майгуль:
– Нет, вы скажите, разве не подвиг – решиться на пятерых детей в условиях города?! На такое мужество не каждая женщина способна! Если хотите – это высокая гражданственность! Настоящий подвиг!
При последних словах, с пафосом вырвавшихся из уст Майгуль, с криками: «Ура!», «Да здравстввуют женщины!» — повскакивали со своих мест мужчины.
Выразительным движением головы закинув толстую косу за спину, опять слово взяла неугомонная Майгуль:
– Эй, Зияш, ты не думай, что зря сидишь дома в хлопотах с детьми. Если хочешь знать, то нет более почетного и уважаемого занятия, чем твое. Государственное дело делаешь. Вырастут все твои пять птенцов, оглянуться не успеешь, каждый найдет свое место в жизни. Принося пользу обществу. Да и правительство знает хорошо об этом, оттого и создает вам условия. Вот и квартира у тебя четырехкомнатая. Все законы на твоей стороне. И медаль тебе же. Допустим, случись нам с тобой обратиться в какое-либо учреждение, тебе все двери будут открыты, не то что мне. Много ли чего мы добились, столько лет усердствуя на работе? Вечно дрожим в страхе, будто по острию ножа ходим, в ужасе ожидая аттестацию или же очередное сокращение штатов. Что удивительно, будто свет клином сошелся на женщине! Как эта проклятая аттестация, в первую очередь не проходит женщина, начинается сокращение опять же с женщин…
– Сокращают и мужиков, правда, подобных бабам, — шутя вставил было ее муж, как она резко оборвала:
– Сиди да помалкивай, тебя еще не хватало, сами как-нибудь разберемся. – О чем же я говорила? Вечно встревает…
– Ну как же вас не сокращать? Во-первых, много болтаете. Во-вторых, тут же теряете нить своих мыслей…
– Понял, Макеш, нем как рыба. Продолжай, продолжай. Ты говорила о сокращении штатов.
– Я не о мелочах каких-то говорю. Да и не могу больше носить в душе. Мне больно видеть, как в некоторых уважаемых учреждениях первым попадает под сокращение штатов слабый пол. Но опять же остаются на своих местах только те, которые умеют хорошо улыбнуться да вовремя подмигнуть. Больше всех страдают такие, как мы. Разве не верно я говорю?
Женская половина начала вздыхать. Мужчины же одни наливали в бокалы шампанское, другие почему-то вытирали салфеткой еще не успевшие увлажниться губы и, что странно, хранили глубокое молчание. Прошло немало времени, пока тишину не нарушила Самига, сидевшая рядышком с Зияш. Раздобревшая за последнее время, эта молодая женщина почему-то после каждой фразы словно бы задыхалась, судорожно глотая воздух. Ее толстое тело угрожающе распирало тоненький велюр черного платья при каждом вздохе.
– Прошлым летом… Когда ездила к родственникам в Актюбинск, на обратном пути села на поезд, — начала она медленно, как бы испытывая терпение слушателей. – день был жаркий… В вагоне духота невыносимая. Легкие на подъем выходили на каждой станции… прогуливались. А я, бедняжка, все лежу в купе… задыхаюсь… И вот, где-то не доезжая станции Арысь…как назло, поезд наш останавливается… Не выдержав, я вышла наружу. И что, вы думаете, я увидела? Женщин в желтых жилетах, снующих меж вагонами и рельсами. А вокруг такая вонь стоит нестерпимая от шпал и мазута… В руках у них тяжелые ломы…лопаты…масленки с мазутом… И солнце палит вовсю…
– Эй, ты что это все встреваешь, а?! Дай рассказать человеку, — оборвала мужа Майгуль и как ни в чем не бывало сама взяла в руки нить разговора. Самига так и осталась на полдороге, задыхаясь и глотая судорожно воздух.
– Женщины в желтых жилетах работают не только на железной дороге, особенно часто встречаются они при ремонте городских улиц, асфальтовых покрытий. Раз сокращать, то в первую очередь надо их. Ведь они, бедняжки, трудятся до седьмого пота, а в это время некоторые мужики сидят в конторах, постукивая счетами. Другие ловят «зайцев» на остановках, препираясь с каждым встречным-поперечным. Именно с них надо начинать сокращение. И потом…разве одни желтые жилеты трудятся до седьмого пота? Нет. Взять, к примеру, женщин, сидящих здесь. После дневной работы прямо с ног валимся. Но до полуночи уснуть не можем – то стирка, то уборка, да мало ли чего. Вечно измученные, носимся как очумелые. Когда это кончится наконец? Детей рожать или же за мужьями ухаживать? Не в этом ли все наши беды: ограничиваемся одним-двумя детьми, и те какие-то чокнутые, слова не могут вымолвить на родном языке, редко когда находим общий язык с мужьями, родными…
«Мое положение, кажется, лучше в сравнении с ними», — думает в душе Зияш. Не в духе и Самига, сидящая рядом. Она тяжелым взглядом исподлобья окидывает мужчин, как бы намекая, что все беды от них. А те сидят себе как ни в чем не бывало. Хоть бы кто-нибудь понял женщин и сказал бы словечко. Сидят, словно сурки у норок, нетерпеливо поглядывая с тоской в сторону бутылок. По одному этому можно судить о внимании и заботе мужчин в отношении женщин.
– Оказывается, и Кунсаяш… под сокращение попала, — шепчет в ухо ей Самига, тяжело дыша.
– Все равно я этого ей никогда не прощу. И она об этом знает. Приглашала. Если бы захотела, то давно бы уже сидела здесь…
В это время раздался звонок, вслед скрипнула дверь, Зияш рванулась в прихожую. Это был Акжан…
… Выглядел он каким-то усталым. Окинув поверх очков обувь гостей, он слегка улыбнулся.
– Где ты ходишь до сих пор? – она кокетливо прислонилась к его плечу. Нет, это не было проявлением чувства нежности с ее стороны, а обыкновенный способ снятия «анализа» с мужа на предмет алкоголя.
– Играю, — бурчит он тоже, подставляя щеку якобы для поцелуя.
Оказался чистым как стеклышко. Зияш неволько рассмеялась:
Зияш грустно вздохнула, вешая шубу мужа.
***
«Хорошая была песня, да гнусавый испортил…» Не по приятному поводу появилась эта поговорка. И Зияш вспоминает ее неспросто. Чем же лучше гнусавого ее муж, если сам испортил вполне приличное застолье… Надо же, балагур, обычно до упаду смешивший людей за столом… Сегодня же будто бы подменили его: весь какой-то обмякший, мрачный до ужаса! Ну ладно, проведал Ернара. Увидел своими глазами состояние бедняжки. Пожалел в душе его. Но надо ли было высказывать свои чувства при людях? Если ты настоящий мужчина, то сидел бы, улыбаясь со всеми наравне. Нет, не смог он совладать со своими чувствами. Возомнил не в меру: люди смеются, а он грустит, начнут шутить – философствует, несет какую-то ахинею. Хорошо бы хоть на этом успокоился, к концу застолья начал говорить о какой-то печали своей, шамкая словно беззубая старушка. Зияш готова была от стыда провалиться сквозь землю.
Но, если разобраться, то, кажется, никто на него в обиде не был. Сама же свидетель: и слышала, и видела все с начала до самого ухода гостей… Осоловевший от изрядной порции зеленого змия муж Майгуль поднял тост за здоровье всех женщин. Что же при этом сказал Акжан? Да-да?
– Я, пожалуй, воздержусь пить за этот тост, — сказал он.
– Ну в таком случае выпьем за всех матерей, — тут же вставил тот.
А Акжан?
– Не могу назвать матерями всех женщин.
– В таком случае… за здоровье хозяйки этого щедрого дастархана, за мать пятерых детей, за настоящую мать – Зияш, — сказал, не растерявшись, муж Майгуль и с ухмылкой на губах выжидающе взглянул на Акжана, как бы спрашивая: неужели и за это не выпьешь?
А что же Акжан ответил на это?
– Вряд ли по плечу будет одной Зияш с пятью детьми представлять казахов, — уклонился он опять.
Упрямец неисправимый, и надо было ему печься обо всем народе, о чужих матерях и детях, о своих чадах подумал бы, да и гостей принимать научился бы. Нет. Взъерепенился, соскочил с поднятым бокалом.
Благо, вовремя ущипнула его под столом Зияш. Без слов понял. Виновато опустился на стул. Гости так ничего и не поняли, переглядываясь друг с другом. А он улыбался как ни в чем не бывало. Да и что оставалось делать в подобной ситуации? Улыбалась и Зияш. Не выговаривать же ему при людях. Нет, не подумайте слишком превратно о нашей Зияш, она не такой уж невоспитанный человек. Метать громы и молнии, беспардонно хаять и стыдить супруга перед чужими – это дело сварливых, недалеких баб. Она придерживается иных правил, умеет заставлять улыбаться себя в любой ситуации. А после, наедине с мужем, сама знает, как поступить с ним. Это совет ее матери из далекого Чимкента, данный ей перед самым замужеством. Да и позже мать не раз напоминала ей эту женскую мудрость. До сих пор помнит она последний ее приезд, когда они жили на квартире в чужой «времянке». Мать тогда целую неделю гостила. Все не уставала твердить: «Будьте взаимно вежливы»; «Доченька, умей ценить мужа», «У вас впереди вся жизнь, и много будет зависеть от твоего отношения к своему Азамату – главе семьи». И сейчас она жалеет искренне о своем опрометчивом поступке, заставившем безмолвно опуститься на стул ее «азамата». К счастью, из неловкой ситуации вывела их Майгуль:
– Эй, Акжан, что это с тобой творится сегодня? А ну, вставай! – нарочито громко, в приказном тоне сказала она. – Ты же ведь у себя дома, рядом твои друзья! Тебе слово!
– Да, да, пусть скажет тост!
– Пусть говорит.
– Э, друзья, разве могла бы быть речь о медали, о нашем сегодняшнем застолье, если не существовал Акжан?
– А кто не дает говорить ему? – притворно улыбнулась Зияш.
Акжан, окинув ее нерешительным взглядом, медленно встал. Затем, постояв в задумчивости, сказал:
– Нас всего двое было родных от некогда большой семьи. Судьба неблагосклонна оказалась к моему младшему брату. Вы знаете, как приезли его тело из Афганистана осенью восемьдесят третьего года. Один-одинешенек я на этом белом свете, нет у меня и старшего брата, на кого можно было бы опереться. По рассказам покойного отца, род наш берет свое начало с берегов Балхаша. Видать, с самого начала не суждено было пустить корни роду киик. Словно неокрепшую зелень, косили его жизненные невзгоды. Если в начале тридцатых годов насчитывалось около двадцати дворов, то сегодня нас всего восемь семей. Спросите, где же остальные? Половину скосил голод, многие затерялись в лагерях в лихую годину репрессий. Остальные довершила война. Отец мой – один из тех немногочисленных счастливчиков нашего рода, над кем сжалилась судьба. В свои шестнадцать лет попал он на войну. Вернулся – живого места не было. Только и успел обласкать нас с братом. Вот она – вся страшная правда о нашей родословной. Я все не перестаю думать, почему нам не пустить корни поглубже и пошире: народить детей – продолжателей рода, твоего имени, дела. Хочу, чтобы и другие почаще задумывались о назначении человека… Пятеро моих детей – это память о моих родителях, рано покинувших родных и близких, их мечты, несбывшиеся надежды. Что лучше может быть такого памятника? Другого воздвигнуть я не могу. Покойный отец перед кончиной, гладя нас с братиком по головке, гооврил: «Я с легкой душой покину этот мир, потому что знаю – за мной остаетесь вы, мои ненаглядные. Живите долго и счастливо…» Значение его слов я понял только теперь. Поэтому я и люблю детей. Порой даже не знаю, за что я так их люблю. И своих, и чужих детей хочется обласкать… Спросите, почему я сегодня опоздал к праздничному столу? Не могу говорить… Все еще перед глазами стоит… Остался, плача, все протягивая ручонки… Плача… И зачем он появился сиротою на белый свет?! Не могу…
На глаза навернулись слезы, и он, зажав ладонями лицо, опустился на стул. Никто его не одернул, мол, кончай сентиментальничать. За дастраханом установилась гробовая тишина. Гости сидели нахмуренные, тихонько вздыхая. Затем вскоре потихоньку стали вставать сидящие поближе к двери.
Перемыв, расставив по местам всю посуду, она протерла до блеска полы и вошла в спальню, чтобы поговорить по душам с Акжаном… Тот, крепко прижав к себе маленького Магжана, сопел уже в объятиях сладкого сна. Не раздетый. Забыл даже выключить свет в комнате. Не менее громко посапывал и сын голопузый, уткнувшись в грудь отца. Зияш подошла и задумчиво уставилась на них. На лице Акжана видны были размазанные следы недавних слез. Он изредка почему-то во сне хмурил брови, будто от обиды на кого-то. Интересно! Словно ребенок маленький, поплакав изрядно, заснул в глубокой обиде на маму. Да, бедняжка, и ему не сладко приходится!.. От неожиданно появившихся чувств у Зияш к горлу подступил ком. Вдруг ей так захотелось расцеловать их обоих. Но, постояв в нерешительности некоторое время. Пододвинула к себе коляску сына. Потушила свет и, осторожно ступая, легла с краю кровати.
За окном глубокая ночь. В доме мертвая тишина. Лишь изредка слышно тихое посапывание Магжана. Сегодня не видно и луны, обычно щедро освещавшей спальню своим серо-молочным светом. Зияш почему-то не спится. В голову ей лезут всякие мысли. Засыпала было, но проснулась от возгласа ворочавшегося рядом Акжана: «Ернар! Ерна-ар!» Какие только мысли не лезли в голову, чего только она не передумала после этого! Словно забот, своих детей ему не хватает, что это он все изводит себя этим сиротой? Чего печься о несчастном ребенке, когда родной матери не жалко было бросить его на произвол судьбы? Нет, без милосердия нельзя жить, так можно так можно очерстветь и к собственным детям. Правда, порой он слишком увлекается, но в остальном Акжан человек правильный вполне. В трех местах работает. Целый день на ногах, крутится, словно белка в колесе. И все ради семьи, ради детей. Днем на основной работе – в музыкальной школе, ночью – сторожит на стройке. По субботам и воскресеньям бежит в общежитие давать платные уроки студентам консерватории. Успевает съездить и за город, в детский дом, проведать Ернара. Конечно, все это нужное дело, она безусловно его одобряет, но почему-то места себе не находит: хмурый, мрачный после каждой поездки к Ернару. Да и ей покоя не дает, все твердя: «Ну почему тебе не поговорить с Кунсаяш, ведь близкая же подруга твоя. Не чужой же, а родное ее дитя? Неужели нет уней материнского чувства к ребенку? Еще не поздно, если захочет забрать Ернара обратно. Ты, пожалуйста, объясни ей». То, что Кунсаяш ее близкая подруга, это верно. Вместе учились в одной школе, даже за одной партой сидели. После окончания школы вместе приехали в город. Обе были приняты в техникум торговли. На последнем курсе Зияш познакомилась со студентом консерватории Акжаном, а Кунсаяш начала дружить с каким-то вертлявым парнем, якобы художником. При первом же знакомстве он не понравился Зияш. Показался человеком неискренним, но промолчала, чтобы не обидеть подругу, хотя в душу закрались сомнения и тревога. Вскоре сомнения Зияш стали оправдываться, обманом обесчестив наивную Кунсаяш, этот проходимец признался, что женат и имеет двух детей. Да и после признания этот тип устраивал немало скандалов: то говорил, что женился не по любви, а из жалости, то, что, мол, Кунсаяш с ним несчастлива… В то время и Кунсаяш была совсем другая. «Пусть уж я буду несчастливой, чем сиротами оставить его детей», — заупрямилась она. Ушла со временем в себя со своей бедой… Тьфу, даже неохота вспоминать!.. И вспоминать-то нет желания, да вот только все всплывают перед глазами ее поступки и дела… Да, позже она стала какой-то странной, это не была прежняя Кунсаяш. Она уже никому не верила и ничем не интересовалась. Затем вдруг совершенно переменилась. В ее поведении появилась легкомысленность. Уходила под руку с первым встречным-поперечным. На вопрос: «Ты что это делаешь, Кунсаяш?» — без тени смущения на лице отвечала: «А мне теперь все равно». Года два назад это самое «все равно» кончилось тем, что на свет появился Ернар. Больше всех радовался Акжан. До сих пор она помнит, по-видимому, не забыла и Кунсаяш, как, словно ребенок, ликовал Акжан. В то время, когда некоторые любопытствовали, от кого родила, как это случилось, занимались выяснением происхождения ребенка, Акжан регулярно бегал в родильный дом то с продуктами, то с цветами. И не кто иной, как Акжан с Зияш, пришли забирать их домой после выписки… К сожалению, случившееся тогда, когда они пришли в родильный дом… Ужасно, какой был у нее вид?… В каком состоянии?… О всевышний, не дай, такое испытать! Взлохмаченная, вся какая-то иссиня-черная, будто ошалевшая, выскочила наружу одна… Зияш невольно начала пятиться… Словно ослепленная, оглушенная, потеряв дар речи, она резко оттолкнуло стоявшего на ее пути Акжана и, не останавливаясь, надменно зашагала прочь от родильного дома…
… Мам-ма!
Теплые ручонки Магжана коснулись плеча Зияш, затем обвились вокруг шеи. Поразительно, как это ребенок и во сне безошибочно находит маму?!
***
Указ был напечатан зимой, а медаль вручали летом. Известие о дне вручения медали напомнило Зияш одно событие многолетней давности. Спросите, и что же это за событие? Это было в детские годы Зияш. В то время ее дядя был известным человеком. Известность, конечно, пришла к нему не сразу, а с орденами и медалями разных достоинств. Случилось, что на старости его отмечают еще одной наградой. Перед вручением, как полагается, в районном Доме культуры проходит торжественное собрание. С трибуны собрания выступают известные, авторитетные люди, которые восторженно отзываются о его трудовых достижениях, поздравляют. И вот настает черед самого виновника. Бедный дядя, как она помнит, он и толком-то не мог связать пару слов. А тут вдруг нужно речь произнести с трибуны! Куда деваться? Говорят, запинался, то краснел, то бледнел, часто терял нить разговора, а почему вспомнил все: и нужное, и ненужное, — не ударил лицом в грязь перед полным залом. А закончил он свое выступление такими словами: «Обшым, если эсминатор толковый, то и ягнят будет много!» — чем рассмешил до слез присутствующих. Следовательно, при вручении медали могут дать слово и ей. И что же она скажет перед публикой, собравшейся по этому случаю? Далеко ли ушла она от дяди в красноречии? Да и с Акжаном не посоветовалась. Прибежал весь возбужденный, ничего не хочет слушать, потащил ее в райисполком. С цветами, радостные, стоят в ожидании перед четырехэтажным зданием исполкома. Рядом не менее возбужденные Майгуль с мужем. Долго приходится стоять.
Вначале исчез, бросив на ходу «Ждите, я сейчас!», Акжан. Вслед за ним скрылся за огромными стеклянными дверями муж Майгуль.
– Да что это они – сквозь землю провалились! Неужели так трудно узнать? – заворчала вскоре Майгуль и, встрепенувшись, тоже ушла за ними.
Во дворе на обшарпанной лавочке осталась сидеть одна Зияш. Прошло немало времени. И небо стало заволакивать тучами, грозясь вылиться дождем. Вокруг все посерело. То ли погода подействовала на нее, то ли устала ждать, почему-то Зияш вдруг овладело непонятное беспокойство. Все ей кажется, что забыла в доме что-то. Да только не может вспомнить, что именно. Вроде бы ручки газа закрыты, сама проверяла перед уходом. Утюг, телевизор, электрочайник?.. А ведь и включать-то их некому в доме. Маржан и Гульжан в школе. Остальные трое под присмотром старушки в соседней квартире. Ну надо же, что же могла забыть? Ох, чует сердце, неспроста все это, неспроста. Где же этот Акжан?
Когда Зияш торопливо вошла в здание исполкома, то в конце длинного коридора она увидела несколько человек… Акжан, Майгуль, да две незнакомые полноватые женщины. Майгуль, выразительно жестикулируя руками, что-то говорит им. И так громко, что слышно в другом конце коридора.
– Ужасно! Это же ведь форменное издевательство – выдавать правительственную награду под расписку через окошечко! Или для вас это не награда! Если хотите, то в порядочных местах даже паршивую грамоту вручают по-человечески, в торжественной обстановке. Вы поймете, что это не какая-нибудь медяшка, а уважение и почет человеку. И кому же вы оказываете почет, если не матери?
Видимо, Майгуль уже изрядно «мурыжит» женщин, те только и успевают молча кивать головами, словно стреноженные лошади. Когда они поравнялись с одной из многочисленных дверей, рыжая женщина выразительно посмотрела на Майгуль. Та тотчас умолкла.
– Заходите сюда, — сказала она раздраженно. – Сейчас придет председатель и сам вручит.
В указанную дверь вошла вслед за всеми и Зияш, села у порога, возле Акжана. Это был просторный светлый зал, у которого одна стена была вся из стекла. В глубине стоял длинный стол, чуть в сторонке, на видном месте, высилась трибуна. Видимо, и дядя выступал с такой трибуны? Да и народу полон зал был. А иначе и не могло быть, ведь дядя ежегодно получал от ста овцематок по сто пятьдесят ягнят. А она всего лишь…
– Здравствуйте, товарищи!
Это был мужина низенького роста, лысоватый, с удивительно гладким лицом. С натянутой улыбкой на лице, покачиваясь, он прошел к столу. С важным видом поудобнее сел в президиум. Не заставили себя ждать и женщины. Засеменив за ним, они как по команде плюхнулись по обе стороны от председателя.
В президиуме три человека, а в зале четверо…
– Товарищи! Сегодня…
В это самое время сверкнула молния… Казалось, что с грохотом и треском начала рушиться стеклянная стена зала. Из рук Акжана нечаянно со звоном на пол выпало что-то.
– Что это? – встрепенулась Зияш.
– Да ключи же.
– Какие ключи?
– Какие-какие! От дома.
– Ойбой, вспоминала! То-то же, все думала… Вот отчего все не могла унять тревогу на сердце… Девочки же остались на улице. До ниточки вымокнут под таким дождем.
Позабывшая обо всем на свете, Зияш растерянно выбежала на улицу. На ней лица нет, только и знает, что твердит: «Промокнут же, до ниточки промокнут, бедняжки…»
Словно спрашивая, что случилось, испуганно вскочили с мест сидящие в президиуме. Акжан и муж Майгуль посмотрели на свои часы.
К сожалению, согласно Указу, магазин торговал только до семи…
